Первые 10 дней войны. Первый день войны

Через границу с Германией в Бресте прошли навстречу друг другу два поезда. Эшелон с пшеницей и углем прогромыхал в сторону Рейха - СССР продолжал выполнять пункты договора Молотова-Риббентропа о поставках сырья. А из Германии пронесся скорый поезд Берлин-Москва. Пассажиров в нем почти не было.

В расположенных вдоль границы с Германией частях Красной армии не спали только караульные. Почти половины офицеров на местах не было. Накануне им дали увольнительную до вечера воскресения 22 июня.

Перебежчик на заставе

На самом берегу Западного Буга в городке Сокальск на советской погранзаставе ждут машину из соседнего города. На заставе нет переводчика с немецкого, а он нужен очень срочно. Уже посылали в Сокальск за учителем немецкого из местной школы, но тот ушел на рыбалку.

В девять вечера 21 июня патруль пограничников задержал немецкого ефрейтора. Он был промокшим до нитки. Требовал отвести его к командиру. Ефрейтор представился Альфредом Лисковым, сказал, что коммунист, что ему известно время, когда немцы планируют напасть на Советский Союз. Начальник погранзаставы майор Бычковский по-немецки понимал плохо, да и в нападение не верил, но решил поскорее отвезти Лискова во Владимир-Волынск, где точно был переводчик.

Допрос Лискова

К половине первого ночи грузовик с немецким перебежчиком, майором Бычковским и двумя солдатами заехал во двор комендатуры. Разбудили переводчика.

«Я Альфред Лисков, ефрейтор 115 пехотной дивизии вермахта. Мне 30 лет, я коммунист. По профессии столяр. У меня двое детей и жена в городке Кольберг в Пруссии. Я переплыл Буг, чтобы сообщить советским командирам о готовящемся нападении германской армии».

«Части вермахта вечером в субботу 21 июня получили приказ готовится к наступлению. Оно начнется в 4 часа утра сегодня. Наступление будет идти по всему фронту. В половине четвертого начнется артподготовка».

Майор Бычковский связывается по телефону с командующим округом. Передает все, что сказал Лисков. Командующий не верит. Тогда Бычковский через-голову командира звонит командующему армией. Тот тоже скептически выслушивает майора, но передает его донесение в Москву.

Переполох в Генштабе

Донесение Лискова передают начальнику Генштаба Георгию Жукову. Жуков будит наркома обороны Тимошенко, тот приезжает в Генштаб. Пытаются разыскать Сталина.

Немецкие диверсионные отряды и отряды штурмовой пехоты подтягиваются к мостам через Буг. У них приказ, к половине третьего ночи захватить мосты и переправы и не дать советским пограничникам их уничтожить.

Сталина находят на Ближней даче в Кунцево. Вождь спит. Офицер НКГБ, принявший звонок от Жукова, отказывается будить Сталина. Уговаривают его около получаса.

Подъем и выступление

В немецких частях, стоящих вдоль границы с СССР, началась побудка. Солдаты надевают амуницию и строятся в походные колонны, чтобы выдвинуться на позиции для атаки.

Сталина все-таки разбудили. Он выслушал Жукова, сказал, что «этот ваш Лисков появился не случайно». Велел Жукову и Тимошенко ехать в Кремль. Потом потребовал личного секретаря Поскребышева вызвать в Кремль наркома иностранных дел Вячеслава Молотова. Сталин быстро собирается и едет в Кремль.

Немецкие диверсионные отряды и гренадеры тихо захватывают почтив все переправы через Буг и другие реки вдоль границы по всей линии фронта от Балтики до Черного моря. Так же тихо в районе Белостока уничтожаются шесть погранзастав. Личный состав частично перебит холодным оружием, частично взят в плен.

Первые залпы

Ефрейтор Лисков и майор Бычковский возвращаются на заставу. Учитель немецкого вернулся с рыбалки, его вызывают к Бычковскому. Учитель снова переводит майору слова Лискова. Бычковский спрашивает: «Куда именно будет нанесен артиллерийский удар и в котором часу?». Лисков начинает отвечать, в этот момент с запада доносится грохот орудий. Стекла в штабе заставы дребезжат и трескаются.

С полевых аэродромов люфтваффе поднимаются бомбардировщики и истребители, летят в сторону СССР.

Жуков и Тимошенко убеждают Сталина принять директиву об активном противодействии вермахту, в случае начала боевых действий. Сталин отказывается. В итоге принимается Директива №1. Части Красной армии должны не поддаваться на провокации и уклоняться от прямых столкновений с противником до особого распоряжения.

Посол Германии в СССР Шуленбург получает телеграмму от министра иностранных дел Рейха Риббентропа. В телеграмме инструкции. Шуленбург должен передать Молотову, что Германия, в целях обеспечения безопасности Рейха и нарушения Советским Союзом договора 1939 года, вынуждена начать активные действия военного характера. По сути, это объявление войны.

Первые бомбежки

Немецкие бомбардировщики He-111 и Ju-87 бомбят Киев, Минск, Каунас, Ригу, Вильнюс, Таллинн, советские аэродромы и расположения частей Красной армии.

Ефрейтор Лисков под конвоем отправлен во Львов. Оттуда его должны повезти в Киев, а потом в Москву. Майор Бычковский командует обороной погранзаставы.

Нарушил приказ и спас флот

Командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский, получив Директиву №1, решил не выполнять приказ. Распорядился подготовить всю имеющуюся в наличии артиллерию для отражения авианалета. В 4.12 немецкие бомбардировщики появились над Севастополем. Флот был выведен из гавани и плотным огнем отбился от налеты. Ни один боевой корабль не был потоплен. В самом Севастополе пострадали жилые здания и склады.

Брестская крепость

Гренадеры вермахта штурмуют Брестскую крепость. Первой же атакой они занимают почти половину крепости, но пограничники контратакуют и выбивают немцев с новых позиций. Немецкие дивизии обходят крепость и продолжают наступать вглубь СССР.

Объявление войны

Шуленбург приезжает в Кремль и передает ноту об объявлении войны Молотову. «СССР сосредоточил на германской границе все свои войска в полной боевой готовности. Таким образом, советское правительство нарушило договоры с Германией и намерено с тыла атаковать Рейх, в то время как он борется за свое существование. Фюрер приказал германским вооруженным силам противостоять этой угрозе всеми имеющимися в их распоряжении средствами».

Молотов передает Сталину ноту Шуленбурга. Сталин молчит. Молотов бормочет: «Мы этого не заслужили».

С полевого аэродрома Советских ВВС в Молдавии поднимаются несколько чудом уцелевших после бомбежек истребителей. В небе они натыкаются на звено новых бомбардировщиков Су-2. Один из истребителей принимает их за немцев и атакует. Су-2 командира бомбардировочной эскадрильи сбит, еще один бомбардировщик поврежден. Истребитель приземляется на аэродром, к летчику бежит командир ИАП (истребительного авиаполка), на бегу вытаскивает из кобуры пистолет. За сбитый свой «бомбер» летчика расстреляют прямо на месте, но в этот момент на аэродром пикируют немецкие Ju-87. Разрывом бомбы командиру авиаполка отрывает голову. Летчику удается спастись от расстрела. Его зовут Александр Покрышкин.

Приказ контратаковать

Сталин требует от Тимошенко и Жукова, составить Директиву №2. Частям Красной армии приказано атаковать немецкие войска по всей линии фронта.

У литовского городка Алитус немецкие передовые части утыкаются в хорошо подготовленную оборону красноармейцев. Продвижение вермахта на этом участке остановлено. Идет бой.

Геббельс у микрофона

В девять утра по Москве и в семь по берлинскому времени главный пропагандист Рейха Йозеф Геббельс начинает свою ежеутреннюю радиопрограмму. В ней он говорит о начале войны с большевиками. Объясняет ее тем, что «красные провоцировали наши войска, регулярно вторгались на территорию рейха и готовились к войне». В Берлине и других городах Германии люди собираются на площадях, обсуждают новость.

Сталин на заседании Политбюро молчит. От него ждут решений и приказов, но он отмахивается. Садится вместе с Молотовым писать текст обращения к советскому народу.

По Москве ползут слухи о войне, но никаких подтверждений нет. По радио о нападении Германии ничего не говорят.

Начало отступления

Немецкие войска подходят к Гродно. Красная армия отступает. Остатки советской пехотной дивизии пытаются закрепиться в городе, но два мощных авианалета уничтожают большинство солдат. Остальные отступают.

Контратака

До некоторых частей РККА доходит из Москвы Директива №2. Они пытаются перейти в контратаку. Атакуют без подготовки, без поддержки с флангов, не зная точно, в какой стороне противник. Несколько дивизий попадает в окружение, несколько полностью уничтожены. Нарушена связь с командующим армией, с военными округами. Нет сообщения между соседними частями.

Обращение к советскому народу

В полдень из всех громкоговорителей страны и радиоточек зазвучал голос наркома иностранных дел Вячеслава Молотова. Сталин отказался зачитывать обращение. Жители СССР узнали о начале войны с Германией.

Немецкие войска вошли в Гродно и, не останавливаясь, движутся дальше

Призыв резервистов

Открываются призывные пункты в военкоматах, начинается набор резервистов. Призыву подлежат все мужчины 1905-1918 годов рождения. В Москве, Ленинграде и других городах в военкоматы выстраиваются очереди.

Люфтваффе вновь бомбят Минск, Киев, Севастополь, Каунас, военно-морскую базу Ханко, десятки городов на Украине и в Белоруссии.

Центр Минска разрушен почти полностью.

Немцы остались без воды

Передовые части вермахта с раннего утра прошли больше 25-30 километров. Солдаты измотаны. Полевые кухни не успевают за авангардом. Вода во фляжках у пехотинцев кончилась. В большинстве частей потери небольшие. Немцы продвигаются по дорогам, Красная армия отступает по лесам и пересеченной местности.

Кончились цели

Пилоты немецких бомбардировщиков докладывают, что им нечего бомбить. Советские аэродромы, казармы, арсеналы, скопления бронетехники и прочие военные объекты уничтожены. Пилоты получают разрешение охотиться за отдельными единицами техники и живой силы.

Советские пограничники в районе Сокаля переходят в контрнаступление и отбрасывают немцев за Буг. Но потери настолько велики, что пограничникам и прибившейся к ним пехоте приходится снова отойти.

Ефрейтор Лисков летит в Москву

Альфреда Лискова довозят до одного из полевых аэродромов недалеко от Львова. Едва ли не на последнем уцелевшем самолете его увозят в Москву.

Справка:

Альфред Лисков будет выступать перед рабочими и солдатами в Москве, Ленинграде, других городах СССР. Будет писать листовки с призывами к немецким солдатам сдаться. В августе 1941 года он войдет в руководство Коминтерна. В сентябре на личной почве разругается с Георгием Димитровым - будущим вождем послевоенной Болгарии. В октябре отправится вместе с Коминтерном в эвакуацию в Башкирию. В декабре 1941 года будет арестован, предположительно по доносу Димитрова. Его обвинят в шпионаже в пользу Германии, антисемитизме и измене. В феврале 1942 года Лисков будет расстрелян в одном из лагерей НКВД в Башкирии.

Сталин уезжает на дачу

Иосиф Сталин покидает Кремль. Членам Политбюро говорят, что вождь уехал на Ближнюю дачу и к нему велено никого не пускать.

Советские самолеты атакуют Финляндию

Финская армия не предпринимала с утра никаких активных действий. Зато советская авиация (новые бомбардировщики Су-2) начала бомбить финские города и порты, а артиллерия на острове Ханко обстреливать финскую территорию.

В пять вечера фины отбили последнюю за день атаку советских ВВС. Потери финнов - около 1500 мирных жителей убито и ранено, около 300 военнослужащих убито. Потери СССР - 65 сбитых бомбардировщиков и истребителей.

Встречные бои

Советские дивизии продолжают бросаться в контратаки. Но эти броски разрозненны и плохо организованы. Координации между частями нет. В результате потери личного состава достигают в некоторых дивизиях 90%.

Немецкий гренадер идет к только что подбитому советскому танку и убитому танкисту РККА (окрестности Гродно).

Первые лагеря военнопленных

Советских пленных к вечеру набралось несколько десятков тысяч только в районе Белостока-Бреста. Что с ними делать, немецкие солдаты и офицеры не знали. Приказов на этот счет у них нет, а фельдполиция, которая занимается конвоированием пленных, не успевает за авангардом армии. Офицеры принимают решения на местах. Одни оставляют красноармейцев просто сидеть на обочинах дорог без всякой охраны. Другие приставляют к пленным двух-трех пехотинцев. Третьи просто расстреливают сдающихся.

К семи вечера приказом командующего группы армий «Центр» фон Бока расстрелы запрещены. Сдавшихся красноармейцев строят и отправляют на западный берег Буга. Там их собирают на спешно огороженных колючей проволокой полях. На одном таком поле может находится до 5 тыс. пленных. Их толком не охраняют и не кормят. Раненые не получают медицинской помощи. Многие красноармейцы бегут из таких лагерей в первую же ночь.

Черчилль призывает поддержать СССР

Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выступает по BBC с обращением к нации.

«Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма. - У него нет никаких устоев и принципов, кроме алчности и стремления к расовому господству. По своей жестокости и яростной агрессивности он превосходит все формы человеческой испорченности. За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем. Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает.

Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен.

Я вижу их, охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся, - да, ибо бывают времена, когда молятся все, - о безопасности своих близких, о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры.

Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети.

Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина с ее щеголеватыми, бряцающими шпорами прусскими офицерами, с ее искусными агентами, только что усмирившими и связавшими по рукам и ногам десяток стран.

Я вижу также серую вымуштрованную послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся, подобно тучам ползущей саранчи.

У нас лишь одна-единственная неизменная цель. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и все следы нацистского режима. Ничто не сможет отвратить нас от этого, ничто. Мы никогда не станем договариваться, мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем сражаться с ним на суше, мы будем сражаться с ним на море, мы будем сражаться с ним в воздухе, пока, с божьей помощью, не избавим землю от самой тени его и не освободим народы от его ига. Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, которые идут с Гитлером, наши враги...

Такова наша политика, таково наше заявление. Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем...»

Подготовка к контрнаступлению

Связи между дивизиями и военными округами нет, связи между армиями и Москвой нет. Генерал Павлов, командующий Западным фронтом, отдает приказы тем немногим частям, до которых может докричаться. Им всем велено готовится ранним утром перейти в наступление и выбить немцев с территории СССР.

На разбомбленных аэродромах Красной армии лежат остовы сгоревших самолетов. Всего за этот длинный день на земле уничтожено 1489 машин. Еще 385 в воздухе. От советской военной авиации, стоявшей у границы, осталось немногим больше 400 самолетов.

Командующий ВВС Западного особого военного округа Иван Копец, получив сводку о потерях за день, выпроводил адъютанта из кабинета, написал письмо домой и застрелился.

В окружении находятся девять дивизий РККА. Потери личного состава подсчитать невозможно. За 22 июня на отдельных участках вермахт продвинулся на 60-120 километров вглубь советской территории.

По радио повторяют обращение наркома иностранных дел Молотова к советскому народу. После обращения в эфир идет первая фронтовая сводка. Общий ее смысл: немецкое наступление остановлено, враг потерял несколько тысяч солдат и офицеров, сотни танков и самолетов. Красная армия успешно перешла в контрнаступление.

Сталин не выходит на связь. Ехать к нему на Ближнюю дачу не решается никто из членов Политбюро.

Передовым частям вермахта наконец подвезли еду и воду. На солдатах толстый слой пыли. Они с любопытством рассматривают подбитую и брошенную советскую бронетехнику.

На западный берег Буга переправляются колонны пленных красноармейцев. Их около 50 тысяч.

Короткая летняя ночь берет свое и над бывшей границей сгущается темнота.

В большинстве мемуаров советских военачальников неустанно повторяется мысль, что начало Великой Отечественной войны застало большинство красноармейцев мирно спящими, отчего войска приграничных округов и были разгромлены. Виноват, естественно, Сталин, который не внял предупреждениям военных и до последнего противился приведению армии в боевую готовность…

Точно так же французские и немецкие генералы в своих мемуарах клялись, что изо всех сил отговаривали соответственно Наполеона и Гитлера от нападения на Россию, а те не послушали. Цель во всех трех случаях одна и та же - спихнуть вину за поражения с себя на главу государства, и каждый раз изучение документов дает совершенно противоположную картину.

Десять дней на сборку армии

В обычное время воинская часть напоминает разобранный конструктор: каждая деталь лежит в своей коробочке. Техника - в парках, в законсервированном виде. Боеприпасы, горючее, продовольствие, медикаменты и прочее - на соответствующих складах. Чтобы часть могла воевать, конструктор надо собрать. То есть привести войска в боевую готовность.
Директивой РВС № 61582сс от 29 апреля 1934 года в Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА) было установлено три положения: нормальное, усиленное и положение полной готовности. Каждое предполагало целый список мероприятий. Несколько позже, в советские времена, такой список для приведения в боевую готовность гаубичного дивизиона (его мне привел писатель Валерий Белоусов, бывший офицер-артиллерист), выглядел так:
«Гаубичный дивизион 122-мм гаубиц М-30. Уровень дивизионной артиллерии. Три батареи по шесть орудий. Управление (разведчики, связисты, штаб), тылы (хозяйство, тяга, медпункт). Личного состава около полутора сотен человек.
Из трех батарей в обычной мирной жизни развернута первая, стреляющая. Остальные 12 орудий стоят в ружпарке. На колодках, чтобы рессоры разгрузить. Со стволами, заклеенными ингибиторной бумагой, со слитой из поршней цилиндров накатника и тормоза отката гидравликой. Естественно, личного состава в двух батареях практически нет.
Что такое полная боевая готовность?
1. Принять личный состав до численности по штату, а именно шесть человек расчета на орудие, водители на все тягачи, хозвзвод.
2. Расконсервировать тягачи, то есть установить аккумуляторы, заправить машины топливом, водой и маслом.
3. Прокрутить механизмы, вычистить орудия от смазки, промыть их керосином, залить гидравлику, прокачать пневматику, получить и установить прицелы (оптика хранится отдельно).
4. Получить боеприпасы и привести их в окснарвид, то есть окончательно снарядить: вынуть из ящиков, протереть керосином, вывинтить упорные крышки и ввернуть взрыватели, уложить назад в ящики, разложить по весам (плюсики к плюсикам, минусики к минусикам), погрузить в технику.


5. Получить буссоли, дальномеры, бинокли, радиостанции, телефоны, кабель, проверить связь, получить таблицы кодов. Старшины получают сухпай, мехводы заправляют свои машины.
6. Получить личное оружие и боеприпасы.
7. Провести элементарное боевое слаживание, хоть пару раз выйдя на полигон.
При подаче же команды «тревога» все хватают одежду, не одеваясь, бегут к технике и выводят ее из расположения в район сосредоточения».
И это еще не все. Боеприпасы получают на складах, а склады подчиняются Главному артиллерийскому управлению, и без приказа из Москвы ни один складской работник даже не чихнет. То же относится ко всем прочим видам довольствия. Приведению части в боевую готовность предшествует лавина приказов. Без всего этого армия просто не может воевать.
Но она воевала, а значит, была приведена в боевую готовность, и документы это подтверждают.
«Из директивы Военного совета КОВО военным советам 5-й, 6-й, 12-й, 26 армий. 11 июня 1941 года.
«1. В целях сокращения сроков боеготовности частей прикрытия и отрядов, выделяемых для поддержки погранвойск, провести следующие мероприятия:
Стрелковые, кавалерийские и артиллерийские части
а) Носимый запас винтовочных патронов иметь в опечатанных ящиках. На каждый станковый пулемет иметь набитыми и уложенными в коробки 50 процентов боекомплекта и на ручной пулемет 50 процентов снаряженных магазинов.
Ящики с патронами, коробки с набитыми лентами и дисками хранить в опечатанном виде в подразделениях в особо охраняемых помещениях.
б) Ручные и ружейные гранаты хранить комплектами в складах части в специальных ящиках для каждого подразделения.


в) 1/2 боекомплекта артснарядов и мин неприкосновенного запаса для всех частей прикрытия иметь в окончательно снаряженном виде. Для войсковой зенитной артиллерии иметь в окончательно снаряженном виде 1/2 боекомплекта артснарядов непзапаса.
г) Военно-химическое, инженерное и имущество связи хранить в складах части, комплектами для каждого подразделения.
д) Носимый запас продовольствия и личные принадлежности бойцов хранить в подготовленном виде для укладки в вещевые мешки и ранцы.
е) Запас горючего для всех типов машин иметь по две заправки - одна залитая в баки машин (тракторов) и одна в цистернах (бочках)».
Обратите внимание: директива выпущена 11 июня. До войны еще десять дней, а мероприятия по приведению войск в боевую готовность проводятся полным ходом. Сроки готовности по тревоге после проведения указанных мероприятий та же директива устанавливала: для стрелковых и артиллерийских частей на конной тяге - 2 часа; для кавалерийских, мотомеханизированных частей и артиллерии на механической тяге - 3 часа. Вполне хватило бы предвоенной ночи.
«Исполнение донести к 24 часам 21 июня»
Следующий рубеж подготовки к войне - 18 июня. В этот день из Генерального штаба пришла директива, после которой части начали выводить в районы сосредоточения.
«Из приказа по 12-му механизированному корпусу №0033. 18 июня 1941 года.
[…] 4. В 23:00 18.06.41 частям выступить из занимаемых зимних квартир и сосредоточиться… (дальше расписывается, какая дивизия куда выступает - прим. «Ленты.ру»).
5. Марши совершать только в ночное время. В районах сосредоточения тщательно замаскироваться и организовать круговое охранение и наблюдение. Вырыть щели, войска рассредоточить до роты с удалением роты от роты 300-400 метров».
Обратите внимание на сроки - корпус буквально рванулся из военных городков.
«[...] 8. К 23:00 18.06.41 донести в штаб корпуса (Елгава) по телефону или телеграфу условной цифрой «127» о выступлении с зимних квартир.
10. Командный пункт 12-го механизированного корпуса с 04:00 20.06.41 - в лесу 2 км западнее г. дв. Найсе (1266). До 22:00 18.06.41 командный пункт корпуса - Елгава».
В начале 50-х годов Военно-научным управлением Генерального штаба ВС СССР был проведен опрос советских военачальников относительно сосредоточения и развертывания войск западных приграничных военных округов в июне 1941 года. Они вспоминали, что получили приказы о выводе своих частей в районы сосредоточения 18-19 июня.
«Генерал-полковник танковых войск П.П. Полубояров (бывший начальник автобронетанковых войск ПрибОВО):
«16 июня в 23 часа командование 12-го механизированного корпуса получило директиву о приведении соединения в боевую готовность… 18 июня командир корпуса поднял соединения и части по боевой тревоге и приказал вывести их в запланированные районы. В течение 19 и 20 июня это было сделано.
16 июня распоряжением штаба округа приводился в боевую готовность и 3-й механизированный корпус, который в такие же сроки сосредоточился в указанном районе».


Генерал-лейтенант П.П. Собенников (бывший командующий 8-й армией):
«К концу дня были отданы устные распоряжения о сосредоточении войск на границе. Утром 19 июня я лично проверил ход выполнения приказа».
Генерал-майор И.И. Фадеев (бывший командир 10-й стрелковой дивизии 8-й армии):
«19 июня 1941 года было получено распоряжение от командира 10-го стрелкового корпуса генерал-майора И.Ф. Николаева о приведении дивизии в боевую готовность. Все части были немедленно выведены в район обороны, заняли ДЗОТы и огневые позиции артиллерии. С рассветом командиры полков, батальонов и рот на местности уточнили боевые задачи согласно ранее разработанному плану и довели их до командиров взводов и отделений».
Генерал-майор П.И. Абрамидзе (бывший командир 72-й горно-стрелковой дивизии 26-й армии):
«20 июня 1941 года я получил такую шифровку Генерального штаба: «Все подразделения и части вашего соединения, расположенные на самой границе, отвести назад на несколько километров, то есть на рубеж подготовленных позиций. Ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу. Все части дивизии должны быть приведены в боевую готовность. Исполнение донести к 24 часам 21 июня 1941 года»».
Как видим, войска сосредотачивались, а при необходимости и разворачивались, и даже дата нападения была точно известна. Так что отданная в ночь с 21 на 22 июня знаменитая Директива №1 стала не последней отчаянной попыткой спасти положение, а закономерным финалом целой серии приказов.

Кто находился в кабинете Сталина

Если верить воспоминаниям тогдашнего начальника Генштаба Георгия Жукова, то когда вечером 21 июня они с наркомом обороны Семеном Тимошенко, получив информацию об очередном перебежчике, пришли к Сталину, чтобы уговорить его разрешить привести войска в боевую готовность, вождя они застали одного, потом появились члены Политбюро.
Однако согласно журналу посетителей сталинского кабинета ко времени прихода Тимошенко (19:05), там уже полчаса сидел нарком иностранных дел Вячеслав Молотов. Вместе с наркомом обороны подошли нарком НКВД Лаврентий Берия, председатель Госплана Алексей Вознесенский, начальник управления кадров ЦК ВКП(б), курировавший оборонную промышленность Георгий Маленков, председатель комитета обороны при Совнаркоме, командующим Киевским военным округом маршал Климент Ворошилов и еще несколько человек.
После завершения части совещания, посвященной мобилизации промышленности, в 20:15 Вознесенский уходит. Тогда же удалился и Тимошенко, чтобы через полчаса вернуться вместе с Жуковым, первым замом наркома обороны маршалом Семеном Буденным и народным комиссаром Государственного контроля Львом Мехлисом.


Началась вторая, военная часть совещания. Военные округа были преобразованы во фронты, Буденный назначен командующим армиями второй линии, Мехлис получил должность начальника управления политической пропаганды Красной армии, Жукову поручили общее руководство Юго-Западным и Южным фронтами. Все четверо и Маленков, в то время начальник управления кадров ЦК и секретарь ЦК, покинули сталинский кабинет в 22:20. С вождем остались Молотов, Берия и Ворошилов. В 11 часов кабинет опустел. Что они делали потом?
Ответ простой: люди напряженно работали всю вторую половину дня - им, вообще-то, поесть бы надо! Сталин обедал как раз около одиннадцати вечера, его обеды служили одновременно и рабочими совещаниями. Так что предположение, что из сталинского кабинета будущие члены Государственного комитета обороны переместились на сталинскую же квартиру, кажется наиболее логичным.
В это время Тимошенко и Жуков в наркомате обороны записывали в шифрблокнот Директиву №1. Согласно первому изданию воспоминаний наркома военно-морского флота Николая Кузнецова (позднее адмирал откорректировал их в соответствии с генеральной линией о сопротивляющемся предложениям военных Сталине), около 11 часов вечера в наркомате обороны «нарком в расстегнутом кителе ходил по кабинету и что-то диктовал.
За столом сидел начальник Генерального штаба Г.К. Жуков и, не отрываясь, продолжал писать телеграмму. Несколько листов большого блокнота лежали слева от него… Возможно нападение немецко-фашистских войск, - начал разговор С. К. Тимошенко. По его словам, приказание привести войска в состояние боевой готовности для отражения ожидающегося вражеского нападения было им получено лично от И.В. Сталина, который к тому времени уже располагал, видимо, соответствующей достоверной информацией…»
Вот это уже больше похоже на правду!
Написание, зашифровка и расшифровка директивы - дело долгое. Телеграмма ушла в войска в 00:30 утра, на флоты - еще позже. Что сделал адмирал Кузнецов, узнав о готовящемся нападении? Правильно: тут же отдал поручение обзвонить флоты и предупредить подчиненных устно. Почему, как принято считать, этого не сделал нарком обороны?

А кто, кстати, сказал, что он этого не сделал?

Интереснейшие воспоминания оставил начальник Генштаба Вооруженных сил СССР Матвей Захаров, бывший до войны начальником штаба Одесского военного округа. Вечером 21 июня он находился в Тирасполе на полевом командном пункте, полностью оборудованном на случай войны, а командующий округом еще оставался в Одессе.

Захаров Матвей Васильевич
«Около 22 часов 21 июня по аппарату БОДО меня вызвал на переговоры из Одессы командующий войсками округа. Он спрашивал, смогу ли я расшифровать телеграмму, если получу ее из Москвы. Командующему был дан ответ, что я любую шифровку из Москвы расшифровать смогу.
Последовал опять вопрос: «Вторично спрашивают, подтвердите свой ответ, можете ли расшифровать шифровку из Москвы?» Меня крайне удивило повторение запроса. Я ответил: «Вторично докладываю, что любую шифровку из Москвы могу расшифровать». Последовало указание: «Ожидайте поступления из Москвы шифровки особой важности. Военный совет уполномочивает вас шифровку немедленно расшифровать и отдать соответствующие распоряжения»».
Естественно, он тут же отдал соответствующие распоряжения. Но вот что было потом:
«Оценив создавшееся положение, около 23 часов 21 июня я решил вызвать к аппаратам командиров 14-го, 35-го и 48-го стрелковых корпусов и начальника штаба 2-го кавалерийского корпуса… Всем им были даны следующие указания: 1. Штабы и войска поднять по боевой тревоге и вывести из населенных пунктов. 2. Частям прикрытия занять свои районы. 3. Установить связь с пограничными частями».
Обратите внимание: начальник штаба Одесского округа начинает действовать за два часа до получения директивы. Он, по сути, и не нуждается в приказе - порядок действий ему диктуют предшествующие мероприятия и план прикрытия государственной границы. Поэтому странный двойной запрос из штаба округа (явно последовавший за двойным запросом из Москвы) он воспринял как сигнал к действию, как и большинство других военачальников.
А как же знаменитая история о трех дивизиях 4-й армии Западного военного округа, расквартированных в Бресте и попавших под огонь немецкой артиллерии прямо в казармах? Неужели это выдумка? Нет, чистейшая правда.
Однако не стоит забывать и то, что командующий 4-й армией Александр Коробков и командующий Белорусским военным округом Дмитрий Павлов были расстреляны вскоре после начала войны за деяния, очень похожие на саботаж. Но это уже предмет отдельного разбирательства, как и вопрос о том, почему заблаговременно получившие документы о приведении войск в боевую готовность советские военачальники уже осенью 1941 года оказались у стен Москвы и Ленинграда.

Давайте отметим пунктиром, штрихами некоторые, казалось, незначительные эпизоды, которые, складываясь вместе, уже тогда обозначали нашу будущую Победу.

В небе над Брестской крепостью

Мемориальная доска в Брестской крепости

45-я немецкая дивизия вела бой у Бреста в полном составе до 1 июля 1941 года. Брестская крепость, первой принявшая на себя удар, не сдавалась. Затем против горстки наших окруженных со всех сторон, лишенных воды и еды бойцов были оставлены два штурмовых батальона, усиленные артиллерией.

С нее началось возрождение России.

Спустя 300 лет, в 1941-м, Смоленск опять встал Нерушимой стеной на пути иноземного войска. Смоленское сражение началось 10 июля 1941-го. Это был большой жилой город. Там не был подготовлен оборонительный рубеж. Уже и «линия Молотова», и «линия Сталина» – в глубоком тылу немцев. Дорога на Москву – открыта. Гитлер знал это, и планировал взять Смоленск с ходу, за 12 дней. Но эта битва продолжалась два месяца.

Битва за Смоленск

Именно там, под Смоленском, окончательно рухнула «Операция Барбаросса».

Продолжаем – пунктиром, штрихами…

Уже 14 июля нами впервые применена реактивная артиллерия. «14.07.1941 в 15 часов 15 минут батарея капитана И. А. Флерова нанесла удар по железнодорожному узлу Орша, где стояли немецкие вагоны с боеприпасами и цистерны с го_ рючим….. Враг понес большие потери, в его рядах возникла паника. Те из гитлеровцев, кто уцелел, были взяты в плен. Это чудо-оружие советские бойцы назвали ласково «катюшей», а немецкие солдаты прозвали его «сталинским органом» (Stalinorgel)».

Для поражения немецких танков все шире привлекалась авиация. Удары она наносила специальными термитными шарами и бутылками с горючей смесью.

30–31 августа наши летчики уничтожили более 100 танков. Тогда же воздушным ударам подверглись 8 аэродромов противника, на которых уничтожили 57 самолетов. Так что не только мы теряли самолеты на земле в начале войны.

11 августа начальник германского Генерального штаба Франц Гальдер записал в дневнике: «Общая обстановка все очевиднее показывает, что колосс Россия… был нами недооценен».

Ельня

Первого значительного успеха мы добились под Ельней, где 24-я армия с 30 августа по 8 сентября провела наступательную операцию. В основу замысла тогда еще генерала Георгия Жукова был положен классический двусторонний охват с окружением и разгромом немцев по частям.

В 7 часов утра около 800 орудий, минометов и реактивных установок обрушили шквал огня на врага. После четырехдневного упорного сопротивления противник под угрозой окружения начал отходить. 6 сентября Ельня была освобождена. 8 сентября Ельнинский выступ, вдававшийся в нашу оборону, был срезан. Пять немецких дивизий потеряли за неделю боев на одном участке фронта – 45 тыс. человек.

Теперь – прошу минуту внимания.

При разгроме Франции и всей ее армии, при разгроме английских экспедиционных сил во Франции, захвате Бельгии, Голландии, Люксембурга германская армия потеряла 45 774 убитыми. То есть общие потери немцев за неделю под Ельней в сентябре 1941-го сопоставимы с потерями за целый год (!) войны в Европе. «Здесь, под Ельней, родилась советская гвардия. Первым четырем стрелковым дивизиям (100, 127, 153 и 161-й), особо отличившимся в боях, было присвоено звание «гвардейская»».

И все это тоже – 1941 год.

Цена первых успехов

Под Смоленском наши безвозвратные потери составили 486 171 человек, а санитарные – 273 803 человека. Страшные цифры. Но и у немцев танковые дивизии лишились половины личного состава и машин, общие потери составили около полумиллиона человек. Здесь впервые – уже в первые месяцы войны – мы начинали выходить на паритет по потерям.

Кто был последним защитником Брестской крепости?

Эти люди заслуживают величайшего восхищения.

ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИК ГУДЕРИАН

О ЗАЩИТНИКАХ БРЕСТСКОЙ КРЕПОСТИ

Музей обороны Брестской крепости

В этой книге нельзя ограничиться одним эпизодом с тараном в небе над Брестской крепостью. Ее оборона – как камертон: Брестская крепость задала героическую тональность всей Великой Отечественной. И пусть о подвиге защитников нам стало известно только после войны, – немцы-то знали. Знали свою судьбу.

Казалось бы: как могут старинные укрепления позапрошлого века защитить от оружия века XX – танков, самолетов, огнеметов, удушливых газов (а они тоже применялись против защитников крепости)?

Укрепления Бреста выглядели внушительно, но только внешне. Кстати, одним из проектировщиков «модернизации» крепостных фортов в 1913-м был царский офицер Дмитрий Карбышев – тот самый несгибаемый генерал Карбышев, которого немцы в феврале 1945-го вместе с другими заключенными концлагеря Маутхаузен превратят на морозе в ледяную глыбу.

Брестская крепость притягивает удивительные совпадения: в лагере для советских военнопленных генерал Карбышев сблизился с тем самым майором Петром Гавриловым, который с 22 июня 1941 года возглавлял оборону крепости. 23 июля (повторю – ИЮЛЯ) Гаврилов тяжело раненным попал в плен. Не через неделю, не через десять дней – через месяц и один день после начала войны. Каким-то чудом майор Гаврилов в немецком плену выжил. После освобождения его восстановили в звании и взяли назад на службу. А в 1957-м, когда о подвиге Бреста узнала вся страна, Гаврилову присвоили звание Героя Советского Союза.

Земляной вал Бреста с казематами в принципе создавал некие возможности для обороны. В 1939 году поляки тоже сразу не сдались. Они героически защищали крепость от бронетанкового корпуса генерала Гудериана – три дня. 14 и 16 сентября отбили семь атак. И ушли из крепости только в ночь на 17 сентября: силы были неравны, поляков было всего 2–2,5 тысячи. На рассвете в нее вошли немцы. В Бресте они не задержались и вскоре передали его нашим войскам. Кстати, именно там в 1918-м был подписан Брестский мир – с теми же немцами.

Гудериан в своих воспоминаниях, правда, поляков не хвалит, больше напирая на бардак в немецких частях. «14 сентября… я быстро начал марш на Брест, чтобы использовать внезапность для достижения успеха… Попытка взять эту цитадель внезапным нападением танков провалилась лишь потому, что поляки поставили во входных воротах старый танк «Рено», который и помешал нашим танкам ворваться в город… 20-я мотодивизия и 10-я танковая дивизия 16 сентября начали совместное наступление на цитадель. Штурмом взяли гребень вала, но атака захлебнулась, так как пехотный полк… не выполнил приказа наступать непосредственно за огневым валом артиллерии. Когда полк, в передовые подразделения которого я тотчас же направился, с опозданием и уже без приказа вновь предпринял атаку, он понес, к сожалению, тяжелые потери, не достигнув успеха. Мой адъютант… пытался прекратить огонь, который вели наступавшие сзади части по своим собственным передовым подразделениям, но был сражен польским снайпером» .

Итак, укрепления крепости позволили полякам продержаться три дня – это известно. Увы, мы не знаем, сколько дней точно держались наши защитники крепости. Точнее, сколько недель, месяцев.

Мы не знаем имени человека, процарапавшего штыком на стене: «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина. 20.VII.41 г.». Он ведь не подписался.

20 июля… Значит, этот солдат воевал в подземельях Брестской крепости уже месяц, практически без пищи и боеприпасов. У наших солдат были консервы и патроны, но совершенно не было воды. Немцы это быстро поняли и блокировали доступ из руин крепости к реке. Дожидались, пока последние защитники, врывшиеся в землю посреди гор разложившихся на жаре трупов, просто умрут от жажды. Несмотря на это – только организованная оборона крепости каким-то чудом продолжалась до августа 1941 года. Но долго еще и после боялись подходить немцы к подземельям. Словно зомби, восставшие из ада, поднимались оттуда по ночам черные тени, и звучали автоматные очереди. По немецким источникам, последние очаги сопротивления в Бресте были подавлены только в сентябре. Когда уже пал Киев и Смоленск. Есть и другие легенды. В северокавказской прессе был опубликован рассказ, как уже поздней осенью в момент, когда эсэсовцев выстроили на плацу для награждения за очередные «подвиги»…

«…Из подземных казематов крепости вышел высокий подтянутый офицер Красной Армии. Он ослеп… и шел с вытянутой левой рукой. Правая рука его лежала на кобуре пистолета, он был в рваной форме, но шел с гордо поднятой головой, двигаясь (наощупь) вдоль плаца. Неожиданно для всех немецкий генерал вдруг четко отдал честь советскому офицеру, последнему защитнику Брестской крепости, за ним отдали честь и все офицеры немецкой дивизии. Красноармейский офицер вынул из кобуры пистолет, выстрелил себе в висок. Когда проверили документы – партийный и военный билеты, – узнали, что он уроженец ЧИАССР, старший лейтенант пограничных войск».

Фамилия – Барханоев. Ее нет среди тех, чьи имена увековечены на плитах мемориального комплекса «Брестская крепостьгерой». Там вообще нет фамилий 3/4 защитников, так навсегда и оставшихся Неизвестными солдатами. Но действительно довольно много других кавказских – в том числе вайнахских – фамилий. Так что хорошая легенда, правильная. В интернете она гуляет под названием «Последний защитник Брестской крепости». Однако это не совсем точно, этот герой – не был последним защитником.

Писатель Сергей Смирнов, благодаря которому мы и узнали о подвиге героев Бреста, долгие годы пытался выяснить, кто же был последним, или последними. Одна из глав его знаменитой книги, удостоенной Ленинской премии, так и называется – «Последние». Смирновым записан поразительный рассказ еврейского скрипача Ставского, позднее расстрелянного в гетто. Этот рассказ привел старшина Дурасов, который сам был ранен под Брестом, попал в плен и остался в рабочей команде при немецком госпитале.

«Однажды, – это было, как вспоминает Дурасов, в апреле 1942 года, – скрипач опоздал часа на два на работу и, когда пришел, с волнением рассказал товарищам о том, что с ним случилось. На дороге его остановили немцы и увезли в крепость. Там, среди развалин, в земле была пробита широкая дыра, уходившая куда-то глубоко вниз. Вокруг нее с автоматами наготове стояла группа немецких солдат.

– Спускайся туда! – приказал скрипачу офицер. – Там, в подземелье, до сих пор скрывается один русский. Он не хочет сдаваться и отстреливается. Ты должен уговорить его выйти наверх и сложить оружие – мы обещаем сохранить ему жизнь.

Когда скрипач спустился, в темноте грянул выстрел.

– Не бойся, иди сюда, – говорил неизвестный. – Я выстрелил просто в воздух. Это был мой последний патрон. Я и сам решил выйти – у меня уже давно кончился запас пищи. Иди и помоги мне…

Когда они кое-как выкарабкались наверх, последние силы оставили незнакомца, и он, закрыв глаза, изнеможденно опустился на камни развалин. Гитлеровцы, стоя полукругом, молча, с любопытством смотрели на него. Перед ними сидел невероятно исхудавший, заросший густой щетиной человек, возраст которого было невозможно определить. Нельзя было также догадаться о том, боец это или командир, – вся одежда на нем висела лохмотьями.

Видимо, не желая показать врагам свою слабость, неизвестный сделал усилие, чтобы встать, но тут же упал на камни. Офицер бросил приказание, и солдаты поставили перед ним открытую банку с консервами и печенье, но он не притронулся ни к чему. Тогда офицер спросил его, есть ли еще русские там, в подземелье.

– Нет, – ответил неизвестный. – Я был один, и я вышел только для того, чтобы своими глазами посмотреть на ваше бессилие здесь, у нас, в России…

По приказанию офицера музыкант перевел ему эти слова пленного.

И тогда офицер, обращаясь к своим солдатам, сказал:

– Этот человек – настоящий герой. Учитесь у него, как нужно защищать свою землю…»

Это было в апреле 1942 года. Имя и судьба героя остались неизвестными.

Брестская крепость заложила, выражаясь современным языком, один из главных алгоритмов той войны. Ее защитников можно было убить. Можно было взять в плен. Но победить их было нельзя.

Раз за разом уничтоженные очаги сопротивления снова оживали и назавтра огрызались огнем, а после очередного рапорта об «окончательной» зачистке крепости немецкое военное кладбище в ее окрестностях продолжало расширяться. Когда 24 июня майор Гаврилов возглавил оборону, у него было 400 бойцов.

Чуть больше, чем у обессмертившего себя в веках спартанского царя Леонида.

Из надписей на плитах мемориала «Брестская крепость»:

ШУМКОВ Александр Иванович

р. в 1913 в г. Константиновка Донецкой обл., в РККА с 1939, окончил курсы мл. лейтенантов, лейтенант, командир 9-й стрелковой роты

ШУМКОВА Любовь Сергеевна

р. в 1919 в д. Романово Лебедянского р-на Липецкой обл., жена лейтенанта А. И. Шумкова, командира 9-й стрелковой роты 84-го СП, погибла 22 июня 1941.

ШУМКОВА Светлана Александровна,

Московский анабасис бравого генерала Блюментрита

Если я возьму Киев, я возьму Россию за ноги; если я возьму Петербург, я возьму ее за голову; заняв Москву, поражу ее в сердце.

Наполеон I

Понятно, что в сводках Совинформбюро наши сами себя хвалили. А как еще? Надо поддерживать боевой дух. Не голову же пеплом посыпать… Но дело в том, что не меньше нас хвалили и немцы!

Правда, выяснилось это уже после войны, когда увидели свет дневники гитлеровских генералов. Заяви такое вслух немецкий военачальник, безрезультатно штурмуя или откатываясь от Москвы, его бы лишили орденов, звания и расстреляли перед строем. В вермахте тоже с этим не церемонились.

В 1946–48 годах американцы пытались выведать у пленных немецких генералов, в чем секрет непобедимости русской армии. На роль Мальчиша-Кибальчиша эти потрепанные вояки не годились, и на вопросы отвечали честно. В результате этих то ли интервью, то ли протоколов допросов и появилась книга «Роковые решения вермахта», которую американский редактор представил вполне откровенно: «Мы, американцы, должны извлечь пользу из неудачного опыта других».

Одним из тех, кто вынужден был рассказывать о своих поражениях, – начальник штаба 4-й армии вермахта генерал Гюнтер Блюментрит1. Удивительно, но этот фашист отзывается о противнике – русских – гораздо более позитивно, чем сегодня некоторые наши собственные «либеральные» публицисты. Хотя местами его чисто европейская дремучесть вызывает даже умиление – а ведь вторую войну воевал человек против нас. В общем, очень интересная Россия получается у генерала Блюментрита.

«Близкое общение с природой позволяет русским свободно передвигаться ночью в тумане, через леса и болота. Они не боятся темноты, бесконечных лесов и холода. Им не в диковинку зимы, когда температура падает до минус 45. Сибиряк, которого частично или даже полностью можно считать азиатом, еще выносливее, еще сильнее… Мы уже испытали это на себе во время Первой мировой войны, когда нам пришлось столкнуться с сибирским армейским корпусом».

Да уж, сибиряки, подошедшие на подмогу Москве, сумели впечатлить лощеного германского офицера. Сразу и вспомнил нас, и всё былое…

«Для европейца, привыкшего к небольшим территориям, расстояния на Востоке кажутся бесконечными… Ужас усиливается меланхолическим, монотонным характером русского ландшафта, который действует угнетающе, особенно мрачной осенью и томительно долгой зимой. Психологическое влияние этой страны на среднего немецкого солдата было очень сильным. Он чувствовал себя ничтожным, затерянным в этих бескрайних просторах».

Вот, оказывается, как. Мы видели во фрицах извергов, душителей, губителей людей. А оказывается, их тонкая душевная организация страдала от необозримости российских просторов… Приходилось им действовать по Фрейду – через силу выдавливать из себя на этой гнетущей бескрайней земле свои психологические европейские комплексы. Жечь, расстреливать, насиловать. И чего было к нам лезть таким тонким натурам? Но характеристика, согласитесь, любопытная. Такого нарочно не придумаешь. Короче, природа наша Блюментриту не нравится, а вот русского солдата он оценивает высоко, на собственном горьком опыте двух войн.

«Русский солдат предпочитает рукопашную схватку. Его способность не дрогнув выносить лишения вызывает истинное удивление. Таков русский солдат, которого мы узнали и к которому прониклись уважением еще четверть века назад».

Прониклись уважением? То-то расстреливали пленных прямо на марше, сбрасывая трупы в обочину. Или боялись, а потому зверствовали? Нет, не понять нам, славянским недочеловекам, тонкостей душевной организации противника. Дальше – еще интереснее. Оказывается, немцы не знали нашего оборонного потенциала! Хорошо же была налажена секретность в предвоенном СССР, которую интеллигенция считала глупой шпиономанией. Подчеркну, эти воспоминания относятся не к весне 1945-го, когда мы стояли на подступах к Берлину, а к осени 1941-го, когда немец пер на Москву.

«Нам было очень трудно составить ясное представление об оснащении Красной Армии… Гитлер отказывался верить, что советское промышленное производство может быть равным немецкому. У нас было мало сведений относительно русских танков. Мы понятия не имели о том, сколько танков в месяц способна произвести русская промышленность. Трудно было достать даже карты, так как русские держали их под большим секретом. Те карты, которыми мы располагали, зачастую были неправильными и вводили нас в заблуждение.

О боевой мощи русской армии мы тоже не имели точных данных. Те из нас, кто воевал в России во время Первой мировой войны, считали, что она велика, а те, кто не знал нового противника, склонны были недооценивать ее».

Были, как выясняется, и в верхушке германского генералитета трезвые головы. И решались высказываться – пока война еще не началась.

«Фельдмаршал фон Рундштедт, командовавший группой армий «Юг» и после фельдмаршала фон Манштейна наш самый талантливый полководец во время Второй мировой войны, в мае 1941 г. сказал о приближающейся войне следующее:

«Война с Россией – бессмысленная затея, которая, на мой взгляд, не может иметь счастливого конца. Но если, по политическим причинам, война неизбежна, мы должны согласиться, что ее нельзя выиграть в течение одной лишь летней кампании»» (напомню, именно эта задача официально ставилась перед армией фюрером. – В. М.).

Но вот война началась – и немцы в недоумении. Не ЕвроПа-с, господа, вам тут совсем не Европа. Да, скифы мы…

«Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои. Там, где дорог не было, русские в большинстве случаев оставались недосягаемыми. Они всегда пытались прорваться на восток… Наше окружение русских редко бывало успешным».

Война продолжалась и преподносила все новые неприятные сюрпризы.

«От фельдмаршала фон Бока до солдата все надеялись, что вскоре мы будем маршировать по улицам русской столицы. Гитлер даже создал специальную саперную команду, которая должна была разрушить Кремль.

Когда мы вплотную подошли к Москве, настроение наших командиров и войск вдруг резко изменилось. С удивлением и разочарованием мы обнаружили в октябре и начале ноября, что разгромленные русские вовсе не перестали существовать как военная сила. В течение последних недель сопротивление противника усилилось, и напряжение боев с каждым днем возрастало…»

Блюментрит наврядли читал «Войну и мир» и про дубину народной войны он, конечно, не слышал. А вот судьбу Наполеона в своих воспоминаниях мусолит постоянно. Нет, сравнивать Гитлера с Бонапартом – это не было голой придумкой советской пропаганды. Так считали и сами немцы.

«Глубоко в нашем тылу, в огромных лесных и болотистых районах, начали действовать первые партизанские отряды… Они нападали на транспортные колонны и поезда с предметами снабжения, заставляя наши войска на фронте терпеть большие лишения. Воспоминание о Великой армии Наполеона преследовало нас, как привидение. Книга мемуаров наполеоновского генерала Коленкура, всегда лежавшая на столе фельдмаршала фон Клюге, стала его библией. Все больше становилось совпадений с событиями 1812 г.»

Все больше совпадений? А вы как хотели? Вторая Отечественная!

Но уж вовсе удивительным, будто придуманным изобретательным сценаристом, кажется эпизод с французами, снова наступавшими на Москву, – в 1941-м. Однако нет, это не фантастика, а аутентичные мемуары генерала вермахта.

«Четыре батальона французских добровольцев, действовавших в составе 4-й армии, оказались менее стойкими. У фельдмаршал фон Клюге обратился к ним с речью, напомнив о том, как во времена Наполеона французы и немцы сражались здесь бок о бок против общего врага. На следующий день французы смело пошли в бой, но, к несчастью, не выдержали ни мощной контратаки противника, ни сильного мороза и метели. Таких испытаний им еще никогда не приходилось переносить. Французский легион был разгромлен… Через несколько дней он был отведен в тыл и отправлен на Запад».

Бой на Бородинском поле. Осень 1941

Если бы я писал киносценарий из эпохи наполеоновских войн, то махнул бы рукой на строгое следование исторической правде и вставил бы этот эпизод с французским легионом, в серой форме вермахта, – погибающим на заснеженном поле Бородина. Здесь была бы правда иного уровня – художественная.

«И вдруг на нас обрушилась новая, не менее неприятная неожиданность. Во время сражения за Вязьму появились первые русские танки Т-34… В результате наши пехотинцы оказались совершенно беззащитными. Требовалось по крайней мере 75-мм орудие, но его еще только предстояло создать. В районе Вереи танки Т-34 как ни в чем не бывало прошли через боевые порядки 7-й пехотной дивизии, достигли артиллерийских позиций и буквально раздавили находившиеся там орудия».

Он втоптал их прямо в грязь

Русского солдата мало убить, его надо еще и повалить!

Фридрих II Великий

Но, может, этот самый Блюментрит был в вермахте отступником, своего рода моральным уродом, несмотря на свою высокую должность? Может, лишь он один среди германских милитаристов отдавал должное врагу? Да нет.

Вот книга под броским названием «1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных» британца Роберта Кершоу. Она построена на серии интервью с выжившими ветеранами похода на Россию. Это самые обычные солдаты и офицеры вермахта. «Русские не сдаются. Взрыв, еще один, с минуту все тихо, а потом они вновь открывают огонь…»

«С изумлением мы наблюдали за русскими. Им, похоже, и дела не было до того, что их основные силы разгромлены…»

«Буханки хлеба приходилось рубить топором. Нескольким счастливчикам удалось обзавестись русским обмундированием…» «Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Мы все тут сдохнем!..» Однако, может, и это – окопная правда, зато те, кто возглавлял нашествие и видел, так сказать, всю картину объемно, другого мнения? В мемуарах немецких военачальников – а это огромная литература, – конечно, много самолюбования, попыток оправдаться, объясниться перед потомками. Тем не менее, все боевые генералы как один отдают должное русским – начиная с первых дней войны.

Генерал-полковник (позднее – фельдмаршал) фон Клейст, летом 41-го – командующий 1-й танковой группой, которая наступала на Украине:

«Русские с самого начала показали себя как первоклассные воины, и наши успехи в первые месяцы войны объяснялись просто лучшей подготовкой. Обретя боевой опыт, они стали первоклассными солдатами. Они сражались с исключительным упорством, имели поразительную выносливость…»

Генерал фон Манштейн (тоже будущий фельдмаршал):

«Часто случалось, что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются нам в плен, а после того как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат».

Дневник генерала Гальдера (1941 год):

«Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен». (Запись от 24 июня.) «Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека… Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и т. п. в плен сдаются немногие». (29 июня.) «Бои с русскими носят исключительно упорный характер. Захвачено лишь незначительное количество пленных». (4 июля.)

Фельдмаршал Браухич (июль 1941 года):

«Своеобразие страны и своеобразие характера русских придает кампании особую специфику. Первый серьезный противник».

Добавлю, что для гитлеровцев он оказался и последним. В общем, все понятно и достаточно очевидно. Но чтобы уже закончить с немцами, дам целиком историю, описанную командиром 41-го танкового корпуса вермахта генералом Райнгартом. Про то, как немцы впервые увидели советский тяжелый танк КВ. По-моему, история потрясающая.

«Примерно сотня наших танков, из которых около трети были Т-IV, заняли исходные позиции для нанесения контрудара. С трех сторон мы вели огонь по железным монстрам русских, но все было тщетно… Эшелонированные по фронту и в глубину русские гиганты подходили все ближе и ближе. Один из них приблизился к нашему танку, безнадежно увязшему в болотистом пруду. Безо всякого колебания черный монстр проехался по танку и вдавил его гусеницами в грязь. В этот момент прибыла 150-мм гаубица. Пока командир артиллеристов предупреждал о приближении танков противника, орудие открыло огонь, но опять-таки безрезультатно.

Один из советских танков приблизился к гаубице на 100 метров. Артиллеристы открыли по нему огонь прямой наводкой и добились попадания – все равно что молния ударила. Танк остановился. «Мы подбили его», – облегченно вздохнули артиллеристы. Вдруг кто-то из расчета орудия истошно завопил: «Он опять поехал!» Действительно, танк ожил и начал приближаться к орудию. Еще минута, и блестящие металлом гусеницы танка словно игрушку впечатали гаубицу в землю. Расправившись с орудием, танк продолжил путь как ни в чем не бывало».

Страница 1 из 8

Миф о том, что в первые дни войны Сталин испугался ответственности и впал в «прострацию», был официально озвучен Н.С. Хрущевым на XX съезде КПСС и с тех пор практически никем не опровергался и даже вошел в учебники новейшей истории России.

Автором настоящей книги этот миф, просуществовавший свыше 50 лет, разрушен до основания. Читателю предлагается увлекательная история зарождения, становления и «триумфального» шествия данного мифа и оригинальная версия его крушения. Попутно автор развеял еще несколько легенд и мифов, сложившихся вокруг Великого полководца Второй мировой войны, в том числе один из самых «свежих» о том, как Сталин якобы готовился лично принимать Парад Победы 24 июня 1945 года...

Посвящается светлой памяти выдающихся сынов России: Героя Социалистического Труда, академика АМН СССР, профессора Бориса Сергеевича Преображенского и Героя Советского Союза, Адмирала флота Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова, без свидетельств которых о жизни и деятельности Иосифа Виссарионовича Сталина в первые дни Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. не могла появиться на свет настоящая книга.

Глава 1
ОДИН ИЗ САМЫХ УСТОЙЧИВЫХ МИФОВ О СОБЫТИЯХ НАЧАЛА ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

О трагических событиях первых дней после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз написано много всего: официальная история Великой Отечественной и Второй мировой войн, мемуары непосредственных участников этих событий, художественные произведения известных и малоизвестных писателей, диссертации, научные статьи, отчеты многочисленных научных конференций, учебники новейшей истории, наконец. Одно перечисление всех трудов заняло бы немало страниц, а счет авторов, приложивших свои усилия для описания этих событий, давно перевалил за сотню. Однако до сегодняшнего дня нет полной ясности относительно многих трагических событий июня 1941 года. Если все многообразие литературы о тех незабываемых днях оценить с точки зрения степени достоверности излагаемых фактов, то его можно разделить на две весьма неравные группы: одна группа историков, литераторов, журналистов и просто любителей упорно формировала легенды и мифы, а другая, вначале робко, а затем более основательно, эти мифы опровергала.

Один из самых устойчивых мифов следующий: «В первые дни войны от страха Сталин впал в прострацию, не руководил страной и даже отказался выступать по радио, приказав это сделать Молотову». Родился этот миф без малого через одиннадцать лет после окончания Великой Отечественной войны вместе с докладом Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях» на закрытом заседании XX съезда КПСС 1 . (" Н.С. Хрущев. Доклад, на закрытом заседании XX съезда КПСС 24-25 февраля 1956 года «О культе личности и его последствиях». «Известия ЦК КПСС», 1989, № 3.)

Другим источником формирования мифа являются мемуары и воспоминания людей из близкого окружения И.В. Сталина, которые непосредственно могли наблюдать за поведением вождя в эти тяжелые для страны дни, однако которые можно назвать свидетельскими с большой натяжкой, поскольку они появились спустя десятилетия от описываемых событий, несут на себе печать субъективизма авторов и аберрации их памяти (Г.К. Жуков, А.И. Микоян, В.М. Молотов, Л.П. Берия, Н.Г. Кузнецов, Я.Е. Чадаев). Впрочем, назвать эти источники генезиса мифа о «Сталинской прострации» независимыми было бы не совсем правильным, поскольку факт «развенчания» культа личности Сталина Хрущевым не мог не сказаться на поведении бывших приближённых вождя при написании ими своих мемуаров. Ярким, можно сказать классическим, примером конъюнктурного характера мемуаров являются «Воспоминания и размышления» Маршала Советского Союза Г.К. Жукова, которые длительное время назывались едва ли не самой объективной летописью Великой Отечественной войны.

Именно Г.К. Жукову, в момент начала войны занимавшему пост начальника Генерального штаба, пришлось непосредственно наблюдать И.В. Сталина в работе по принятию первых исторических решений по организации отпора противнику. Именно Жуков, судя по его воспоминаниям, донес до Сталина страшную весть о начале вражеской бомбежки советских городов, поскольку ему пришлось разбудить вождя, отдыхавшего на Ближней даче в Кунцеве. События развивались стремительно, дорог был не только каждый час, но и каждая минута. Свидетелями поведения И.В. Сталина в первые часы начала войны было значительное количество людей, прибывших в его кремлевский кабинет 22 июня 1941 года. Однако посмотрим, как вольно обращался Г.К. Жуков с этими часами и минутами и иными фактами, которые он толковал по-своему.

Заметим, что вход и выход буквально всех посетителей кремлевского кабинета Сталина регистрировался секретарями в специальном журнале (книге), о чем Жуков, безусловно, знал, но это ему не помешало передергивать факты о реальном поведении окружающих И.В. Сталина людей.

Так, в своих воспоминаниях он пишет: «В 3 часа 30 минут (22.06.1941 г.) начальник штаба Западного округа генерал В.Е. Климовских доложил о налете немецкой авиации на города Белоруссии. Минуты через три начальник штаба Киевского округа генерал М.А Пуркаев доложил о налете авиации на города Украины. В 3 часа 40 минут позвонил командующий Прибалтийским военным округом генерал Ф.И. Кузнецов, который доложил о налете вражеской авиации на Каунас и другие города...». Далее следует подробный рассказ о том, как он приказал разбудить И.В. Сталина, как тот дал команду собрать в Кремле всех членов Политбюро. Далее он пишет, что уже в 4 часа 30 минут он с С.К. Тимошенко приехали в Кремль: «Все вызванные члены Политбюро были уже в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет. И.В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку...» (Г. Жуков. «Воспоминания и размышления». В 3 т. М., АПН., 1987. Т. 2. С. 8-9.)

А теперь откроем Журнал регистрации посетителей кремлевского кабинета И.В. Сталина за 22 июня 1941 года, вернее, книгу «На приеме у Сталина», изданную в 2008 году издательством «Новый хронограф», в которой опубликованы результаты регистрации посетителей начиная с 1924 года по февраль 1953 года. По Журналу учета регистрации посетителей кабинета Сталина Жуков, Тимошенко, члены Политбюро Молотов и Берия, а также Мехлис вошли в него в 5 часов 45 минут. Другие члены Политбюро вошли в кабинет Сталина гораздо позже: Маленков - в 7 часов 30 минут, Микоян - в 7 часов 55 минут, Каганович и Ворошилов - в 8 часов. А по Жукову получается совершенно иная картина: все члены Политбюро (поскольку он и утверждает, что Сталин приказал собраться всем членам Политбюро) были уже в сборе в момент прибытия в Кремль Жукова и Тимошенко (4 часа 30 минут). Вот оно основное свойство человеческой памяти! Это свойство забывать детали тех или иных событий, а временные параметры особенно.

Поскольку на сегодняшний день не найдено иных документальных источников, по которым можно было бы по часам и минутам восстановить объективную картину ситуации, то Журнал регистрации является единственным беспристрастным документом, по которому можно хотя бы частично восстановить картину, создавшуюся в самый первый момент, когда высшему руководству страны стало известно о нападении Гитлера. Если верить Жукову, то Сталин продержал в приемной всех членов Политбюро и Тимошенко с Жуковым целый час и 15 минут, сидя в это время в своем кабинете с трубкой, набитой табаком. Случись такое, именно этот эпизод врезался бы в память присутствующих, и прежде всего самого Жукова. Бомбят советские города, развернуто массированное наступление немцев, а Сталин практически ничего об этом не знает и томит людей в приемной.

Далее Жуков утверждает, что все члены Политбюро прибыли к 4 часам 30 минутам и только после доклада Сталину, сделанного Жуковым, они вошли в кабинет. В то же время Журнал регистрации констатирует, что Тимошенко с Жуковым доложили обстановку на фронтах не лично Сталину, а в присутствии членов Политбюро Молотова и Берия, а также заместителя Наркома обороны Мехлиса.

Не поверим мы воспоминаниям маршала, на которые время наложило свой отпечаток, не мог Сталин так поступить в столь критический момент. Кроме того, согласно утверждению историка В.М. Жухрая, Сталин прибыл в Кремль больным, с температурой свыше 40° С. Болезненный вид вождя заметили, а некоторые из присутствующих впоследствии отметили это в своих мемуарах, о чем речь впереди. У Сталина сильно болело горло, он с трудом дышал и не мог громко говорить, а по Жукову получается, что он почему-то отсиживался в своем кабинете больше часа. Вывод напрашивается один: нужно очень осмотрительно пользоваться свидетельскими воспоминаниями, последовавшими спустя несколько десятков лет после описываемых событий. Не мог Жуков в 4 часа ВО минут войти в кабинет И.В. Сталина в воскресенье 22 июня 1941 года. Подвела маршала память, а с Журналом учета посетителей он почему-то свою память не сверил.

А вот воспоминания другого свидетеля той беспокойной ночи - бывшего шофера И.В. Сталина П. Митрохина, приведенные в книге В.М. Жухрая «Сталин»: «В 3.30 22 июня я подал машину Сталину к подъезду дачи в Кунцево. Сталин вышел в сопровождении В. Румянцева ка- кой-то тяжелой походкой, тяжело дыша через нос. Сел Сталин на откидное место в машине около меня. Я еще яснее стал слышать его тяжелое дыхание» (В.М. Жухрай. Сталин. М., Перспектива, 2007. С. 298.).

Этот фрагмент воспоминаний П. Митрохина воспроизведен В.М. Жухраем с единственной целью: с тем чтобы подтвердить заключение профессора Б.С. Преображенского о наличии тяжелой болезни у Сталина. Несколькими страницами раньше в подразделе главы седьмой книги, который так и называется «Болезнь Сталина», подробно описаны воспоминания профессора о том, как он был вызван на дачу Сталина в ночь на 22 июня к тяжелобольному вождю, которому был поставлен диагноз: тяжелейшая форма флегмонозной ангины, сопровождавшейся очень высокой температурой (за 40°С).

Вот и получается, что по воспоминаниям Г.К. Жукова он в 3 часа 40 минут еще заслушивал доклад командующего Прибалтийским Военным округом генерала Ф.И. Кузнецова, после чего по приказу наркома С.К. Тимошенко он стал звонить на дачу И.В. Сталину. Однако, по воспоминаниям другого очевидца, как минимум за десять минут до принятия этого решения (звонить Сталину, к тому же еще необходимо «набросить» несколько минут на процедуру побудки вождя) Сталину уже была подана машина для поездки в Кремль. А что если допустить, что ошибся Г.К. Жуков и «побудка» вождя произошла где-то в 3.20-3.25, а доклады руководителей округов происходили еще раньше? Тогда получается, что дорога из Кунцево в Кремль отняла более 2 часов. Значит ошибся именно водитель. Удивляет не то, что водитель ошибся, как минимум на час, удивляет другое, - как не заметил этого расхождения во времени такой опытный писатель и тонкий психолог, каким является В.М. Жухрай, который буквально через одну страницу приводит без всякого комментария воспоминания П. Митрохина («...В 3.30 22 июня подал машину Сталину к подъезду дачи в Кунцево..») после фрагмента воспоминаний Г.К. Жукова: «Нарком приказал звонить Сталину (после доклада Ф.И. Кузнецова, позвонившего в Генштаб в 3 часа 40 минут. - А. К.). Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос дежурного генерала управления охраны.

- Кто говорит?

- Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.

- Что? Сейчас? - изумился начальник охраны. - Товарищ Сталин спит.

- Будите немедля: немцы бомбят наши города!

Несколько мгновений длится молчание. Наконец в

трубке глухо ответили:

- Подождите.

Минуты через три к аппарату подошел И.В. Сталин.

Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И.В. Сталин молчит. Слышу лишь его дыхание (надо полагать тяжелое, как уже подметил П. Митрохин. Такие моменты прочно врезаются в память. - А.К.).

- Вы меня поняли?

Опять молчание.

Наконец И.В. Сталин спросил:

- Где нарком?

- Говорит по ВЧ с Киевским округом.

- Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы вызвал всех членов Политбюро» .

Жуков принял звонок Ф.И. Кузнецова, по его воспоминаниям, в 3 часа 40 минут. Учитывая, что за десять минут до этого звонка Жуков выслушал доклады начальников штабов двух военных округов, то на доклад Ф.И. Кузнецова приходится также где-то 5 минут. Далее следует доклад Жукова Тимошенко, принятие решения об оповещении Сталина о сложившейся обстановке, длинные звонки на дачу, принятие решения полупро- снувшегося Власика, три минуты паузы (побудка Сталина), доклад Сталину, молчание Сталина, диалог с вождем и, наконец, принятие решения о его выезде в Кремль - на все про все это заняло не менее 15-20 минут. То есть отдать команду на выезд машины Сталин мог не ранее 4 часов утра, если не позже.

Учитывая, что путь от ближней дачи до Кремля занимал не более 30 минут, а вызванные посетители вошли в кабинет Сталина в 5 часов 45 минут, то выехать из Кунцева вождь мог в 5 часов или даже в 5 часов 15 минут. Верь после этого свидетельским воспоминаниям очевидцев!

Другой нюанс из воспоминаний Г.К. Жукова относительно созыва «всех членов Политбюро». Он дважды подчеркивает, что Сталин вызывал всех членов Политбюро. Однако из всех членов на момент приема Сталиным Жукова с Тимошенко прибыли всего лишь Молотов и Берия. Экое непослушание! Поскребышеву дана команда пригласить «всех членов Политбюро», и, по воспоминаниям Г.К. Жукова, они в 4 часа 30 минут были уже «все» в сборе? Однако где-то «прохлаждался» два часа А.И. Микоян, 2 часа и 5 минут «волынили» с прибытием на экстренное совещание Л.М. Каганович и К.Е. Ворошилов. Здесь уж мы сможем смело не поверить воспоминаниям и размышлениям Г.К. Жукова. Такого просто не могло быть по определению. У Сталина такое не проходило, и к назначенному сроку прибывали именно те должностные лица, которых он приглашал, ни минутой раньше, ни минутой позже.

Удивительно, что Жуков не воспользовался данными журналов (тетрадей) регистрации лиц, принятых Сталиным в его кремлевском кабинете. Конечно, в момент написания мемуаров эти журналы еще не были опубликованы, но уж для Г.К. Жукова, который писал, по существу, «официальную» историю Великой Отечественной войны, секретов не могло быть. В порядке подтверждения тезиса о том, что воспоминания о событиях многолетней давности достоверны, неплохо бы подкрепить свидетельствами официальных документов (тех же записей о времени посещения кабинета Сталина).

Приведем еще один фрагмент из воспоминаний и размышлений Г.К. Жукова. Так, он пишет: «Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М.А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик - немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.

Я тотчас же доложил наркому и И.В. Сталину то, что передал М.А. Пуркаев.

- Приезжайте с наркомом в Кремль, - сказал И.В. Сталин.

Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.

И.В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.

- А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? - спросил он.

- Нет, - ответил С.К. Тимошенко. - Считаем, что перебежчик говорит правду.

Тем временем в кабинет И.В. Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.

- Что будем делать? - спросил И.В. Сталин.

Ответа не последовало.

- Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, - сказал нарком.

- Читайте! - сказал И.В. Сталин.

Я прочитал текст директивы. И.В. Сталин заметил:

- Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.

Не теряя времени, мы с Н.Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома.

Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить ».

А теперь посмотрим Журнал регистрации посетителей за 21 июня 1941 года. В момент, когда Жуков и Тимошенко вошли в кабинет И.В. Сталина (20 часов 50 минут), там уже находились члены Политбюро В.М. Молотов (вошел в 18 часов 27 минут), К.Е. Ворошилов, Л.П. Берия, Г.М. Маленков - все трое вошли в кабинет в 19.05. Кроме того, вместе с ними вошли Вознесенский, Кузнецов, Сафонов (зам. генпрокурора) и Тимошенко, который вышел в 20 часов 15 минут, чтобы снова войти через 35 минут уже вместе с Жуковым и Буденным. Как явствует из записей в Журнале, Н.Ф. Ватутин не входил в кабинет вообще, и, стало быть, не выходил вместе с Жуковым для корректировки проекта Директивы войскам.

Молотов, Ворошилов и Берия вышли из кабинета И.В. Сталина в 23.00, а Маленков вышел в 22.20 вместе с Буденным, Тимошенко и Жуковым. А вот кратковременно, на 35 минут - с 20 часов 15 минут до 20 часов 50 минут - выходил Тимошенко, который, похоже, и докладывал членам Политбюро по проекту Директивы, войдя вместе с ними в кабинет И. В. Сталина в 19 часов 05 мин., и сам же выходил ее корректировать (тут могли подключиться вызванные им Жуков и Ватутин). Все-то напутал Георгий Константинович?! А будь у него под рукой этот Журнал, сверился бы с записями и не допустил бы подобных ляпсусов. Как знать, может, и знал Жуков об этих записях, но был уверен, что они вечно будут храниться в «Особой папке Политбюро», будучи недоступными историкам и иным исследователям этого трагического для страны периода.

Зачем нужно было Г.К. Жукову «вспоминать» о том, что он лично Сталину зачитал проект Директивы, составленной не им, а своим заместителем Н.Ф. Ватутиным, которого он «прихватил» с собой на всякий случай. А вот нарком С.К. Тимошенко, выходит, лишь при сем присутствовал. Так не бывает. У Сталина четко соблюдался принцип субординации и иерархии. Он поручает доложить по ситуации С.К. Тимошенко и доложить не ему лично, а в присутствии членов Политбюро, которые вместе с докладчиком вошли к нему в кабинет в 19 часов 05 минут. Доклад и его обсуждение длились 1 час 05 минут («ответа не последовало» - со стороны членов Политбюро, которые, по версии Г.К. Жукова, вошли в кабинет И.В. Сталина уже после доклада Жукова). Похоже, проект Директивы обсуждался основательно, и наркому было предложено внести соответствующие коррективы, что он и сделал, выйдя в смежную комнату в 20 часов 15 минут (почему- то вместе с Г.Н. Сафоновым - заместителем Генерального прокурора СССР с 15.12.1939 г.), где его уже поджидали Жуков и Ватутин. И только после доработки Директивы Тимошенко и Жуков вошли в кабинет И.В. Сталина в 20 часов 50 минут. Ватутин туда вообще не входил.

Наличие журналов (тетрадей) регистрации лиц, принятых Сталиным в его кремлевском кабинете, подвело многих «исследователей» поведения И.В. Сталина в первые дни после начала войны. Вернее, не само наличие журналов, а отсутствие информации об их наличии, а если точнее - отсутствие информации о содержательной части этих журналов. Публикация журналов камня на камне не оставляет от результатов многочисленных «исследований» якобы беспрецедентного поведения И.В. Сталина в первые дни войны, который «впал в прострацию», ушел в себя, никого не принимал, не предпринимал никаких действий по руководству страной и ее вооруженными силами в критические для страны дни, отказался выступить с обращением к народу, поручив это народному комиссару иностранных дел В.М. Молотову. При этом по разным «источникам» период «прострации» Сталина приходится на разные дни, но у всех в период первой декады после начала войны.

Точное время отсутствия вождя в Кремле по болезни указал В.М. Жухрай: «Сталин не появлялся в Кремле трое суток- 23, 24 и 25 июня 1941 года, поскольку И.В. Сталин «пролежал пластом, никого не принимая, без еды. Есть из-за нарыва в горле он не мог. В эти дни, кто бы ни звонил, получали один и тот же ответ: «Товарищ Сталин занят и разговаривать с Вами не может». Далее В.М. Жухрай пишет:

«О болезни Сталина не знала даже его личная охрана. Не знали и члены Политбюро ЦК ВКП(б). И.В. Сталин решил факт своей болезни сохранить в строжайшей тайне, чтобы не радовать врага и не деморализовать советский народ, который возлагал на него все свои надежды.

Один из личных охранников Сталина Лозгачев в своих воспоминаниях отмечал, что Сталин из-за болезни в первые месяцы войны несколько осунулся и почернел, но позднее вошел в норму. Появились утверждения, что якобы, согласно записям дежурных секретарей в приемной Сталина, 23,24 и 25 июня 1941 года он посещал Кремль и даже принимал посетителей. Так, указывалось, что 23 июня 1941 года Сталин принял Молотова, Ворошилова, Берию, Тимошенко, Ватутина, Кузнецова и Жигарева.

Вероятно, это ошибочное утверждение».

От себя добавим: Сталин еще и Кагановича принял (вошел в кабинет И.В. Сталина в 4 часа 30 минут и покинул его в 5 часов 20 минут). Это утверждение, вопреки мнению В.М. Жухрая, не может быть ошибочным, поскольку И.В. Сталин, согласно записям в Журнале регистрации посетителей, активно работал не только 23 июня 1941 года, когда кроме утреннего приема 8 человек (с 3 часов 20 минут до б часов 25 минут), он принял еще 13 человек во время вечернего приема (с 18 часов 45 минут до 1 часа 25 минут ночи уже 24 июня). Напряженная работа продолжалась вечером 24 июня (с 16 часов 20 минут до 21 часа 30 минут) и после краткого перерыва возобновилась 25 июня 1941 года буквально с часу ночи до 5 часов 50 минут утра (всего было принято в этот день 20 человек - 24 июня), далее во время вечернего приема с 19 часов 40 минут до часу ночи уже 26 июня (всего 25 июня было принято 29 человек). Итак, за трое суток «болезни» Сталина было принято в кремлевском кабинете 70 человек, на что ушло 25 часов рабочего времени вождя. Если верить записям в Журнале, а им не верить нет каких-либо оснований, не мог в эти три дня «болеть» И.В. Сталин.

Но Жухрай далее пишет: «Бывший в то время первым заместителем Сталина Вячеслав Молотов утверждает, что в эти дни Сталин находился на даче в Волынском и в Кремле не появлялся». И еще: «Нарком Военно-Морского флота Кузнецов, который указан в записях дежурных секретарей как бывший на приеме у Сталина 23 июня 1941 года, утверждает, что он 22,23,24 июня не |уюг найти Сталина и добиться встречи с ним». (Есть утверждение, что даже в течение недели. - А.К.).

«Интересно, что ни один из указанных в списке якобы присутствовавших на приемах у Сталина 22, 23 и 24, 25 июня 1941 года никаких воспоминаний об этих встречах не оставил. Все воспоминания о встречах со Сталиным начинаются с 26 июня 1941 года. Интересно, что в эти дни нет ни одной резолюции, ни одной пометки Сталина ни на одном документе.

А вот что рассказал сотрудник личной охраны И.В. Сталина подполковник Борисов Михаил Евдокимович, дежуривший в тот день у ворот дачи в Волынском:

«22 июня 1941 года Сталин возвратился из Кремля поздно вечером и больше 23,24 и 25 июня 1941 года никуда не выезжал. К нему тоже никто не приезжал. Прошла лишь одна машина с закрытыми шторами, которую мне было приказано пропустить без проверки. Впоследствии я узнал, что приезжал профессор Преображенский, который длительное время был личным врачом Сталина»

Интересен и такой факт. Обычно члены Политбюро ЦКВКП(б) после работы приезжали в Волынское к Сталину, где во время обедов и ужинов продолжали обсуждать дела. 23, 24 и 25 июня 1941 года таких посещений не было. В эти дни члены Политбюро Сталина не видели и терялись в связи с этим в догадках по поводу происходящего».

К вышеприведенным аргументам, якобы обосновывающим версию В.М. Жухргя о том, что И.В. Сталин никого не принимал и не появлялся в Кремле в течение трех дней, мы еще вернемся. Однако еще раз подчеркнем, что нет никаких оснований считать «ошибочными» записи в журналах регистрации посетителей в течение Этого времени. Напротив, только благодаря этому документу можно обоснованно отвергнуть всякую ложь в отношении поведения И.В. Сталина в первые дни войны.

Других документальных источников, кроме воспоминаний свидетелей, нет!

О значении записей в журналах для разоблачения лжи «о прострации Сталина» впервые высказался генерал-полковник в отставке Ю.А. Горьков в своей книге «Кремль. Ставка. Генштаб», вышедшей в свет в 1995 году. Ю.А. Горьков, в то время консультант Историко-архивного и военно-мемориального центра Генерального штаба, ознакомившись с материалами, опубликованными в журнале «Исторический архив» (1994, № б; 1995, №№ 2,3,4,5,б; 1996, №№ 2,3,4,5,б; 1997, № 1) высоко оценил Журнал: «Совершенно особое значение имеет уникальный бесценный источник - журнал регистрации лиц, посетивших его (Сталина. - А.К.) в кремлевском служебном кабинете, хранящийся ныне в архиве Президента Российской Федерации (бывший архив Политбюро ЦК КПСС)».

На самом деле, данные этого уникального исторического документа разоблачают ложь о великом полководце Второй мировой войны. Вот как об этом пишет генерал Горьков:

«Вернемся к первым дням Великой Отечественной войны. Именно вокруг них сконцентрировалась наиболее густая атмосфера сплетен и слухов. К сожалению, уже стало хрестоматийным мнение, что в эти дни И.В. Сталин, якобы глубоко подавленный крахом своей наступательной доктрины, обманутый и униженный Гитлером, впал в глубокую апатию, а 22 и 23 июня вообще беспробудно пьянствовал, не принимая никакого участиям делах управления государством. Так вот, анализ журнала посещений И.В. Сталина показывает, что И.В. Сталин находился в своем кремлевском кабинете с раннего утра 22 июня 1941 года» .

Кстати, в своей уничижительной критике фальсификаторов истории и родоначальников мифа о «прострации Сталина» генерал несколько перегнул палку, поскольку о «беспробудном пьянстве» Сталина в эти дни его мифического уединения, кажется, никто не писал. А если писал и генерал знал об этом, то почему бы ему так прямо и не сказать, вернее, указать, на источник этого слуха.

Однако, несмотря на обнародование Журнала регистрации посещений, поток лживых публикаций в оправдание сложившегося мифа о недееспособности Сталина в первые дни (первую неделю, первую декаду) войны не прекратился. Напротив, некоторые авторы сумели воспользоваться публикацией Журнала для... подтверждения мифа! Больше всех в этом преуспел гламурный псевдописатель и псевдоисторик Э. Радзинский, который описывает ситуацию, сложившуюся в первые часы и дни после начала войны, располагая не только данными Журнала посещений, но и неопубликованными до сегодняшнего дня мемуарами Я. Чадаева, бывшего в то время управляющим делами Совнаркома.

Я. Чадаев был вхож в кабинет Сталина, поскольку только ему последний поручал вести протокольные записи всех заседаний Правительства и Политбюро ЦК КПСС, проходивших в его кремлевском кабинете.

Поскольку, как утверждает Чадаев в своих воспоминаниях, он «был единственный, кому Сталин разрешал записывать», то его мемуары, повествующие о драматическом начале войны, написанные уже после смерти Сталина, представляют огромный интерес для исследователей. Нам представляется, что уже давно пора опубликовать рукопись Чадаева, которая по-прежнему засекречена и хранится в секретном фонде Архива Октябрьской революции. Присутствие самого Я. Чадаева в кабинете И.В. Сталина в Журнале регистрации посетителей не фиксировалось.

Между прочим, приведенные Э. Радзинским в его двухтомнике «Сталин. Жизнь и смерть» выдержки из рукописи Я. Чадаева косвенно подтверждают версию В.М. Жухрая, что Сталин прибыл в Кремль утром 22 июня тяжело больным: «На рассвете у Сталина были собраны члены Политбюро плюс Тимошенко и Жуков. Докладывал Тимошенко: «Нападение немцев следует считать свершившимся фактом, противник разбомбил основные аэродромы, порты, крупные железнодорожные узлы связи...». Затем Сталин начал говорить, говорил медленно, подыскивая слова, иногда голос прерывала спазма» . На тяжелое физическое состояние вождя Чадаев обратил внимание сразу после его прибытия в Кремль: «Он прибыл на работу после кратковременного сна. Вид у него был усталый, утомленный, грустный. Его рябое лицо осунулось. В нем проглядывалось подавленное настроение. Проходя мимо меня, он легким движением руки ответил на мое приветствие» .

Короче говоря, усматривались явные признаки тяжелобольного человека.

В своих мемуарах Я. Чадаев подробно описывает ситуацию, связанную с отсутствием Сталина в Кремле в течение трех дней, 28,29 и 30 июня. Действительно в Журнале регистрации посетителей записи за 29 и 30 июня отсутствуют, хотя 28 июня Сталин принимал посетителей с 19 часов 35 минут до 00 часов 50 минут.

По крайней мере, в журнале имеется запись о приеме 21 человека. Чтобы продемонстрировать, как Э. Радзинский с ловкостью опытного фокусника сумел использовать этот пробел в Журнале регистрации посетителей, Придется привести довольно обширные цитаты ив мемуаров Я. Чадаева: «Утром 27 июня члены Политбюро, как обычно, собрались у Сталина. После окончания заседания... я вышел из кабинета и увидел в окно, как Сталин, Молотов и Берия садились в машину. Чуть помедлив, Поскребышев сказал: «Видно, уже немцы взяли Минск». Вскоре позвонил правительственный телефон, и Поскребышев пояснил, что звонил Власик - начальник охраны Сталина - и сообщил, что Хозяин, а также Маленков, Молотов и Берия находятся в наркомате обороны. Потом мне рассказывал Ватутин, что их появление... было отречено с большим недоумением. Работники наркомана, увидев Сталина, останавливались в настороженном оцепенении, не в силах постигнуть - наяву ли они видят Вождя...

Войдя в кабинет Тимошенко, Сталин тут же сообщил, что они прибыли для ознакомления на месте с поступающими сообщениями с фронтов и выработки дополнительных мер...

Сталин молча стоял у оперативной карты, и было видно, что он сдерживает гнев и бешенство. По знаку Тимошенко в кабинете остались Жуков и Ватутин.

- Ну что там под Минском? Положение не стабилизировалось?

- Я еще не готов докладывать.

- Вы обязаны постоянно видеть все как на ладони и Держать нас в курсе событий, сейчас вы просто боитесь сообщать нам правду.

Жуков, еще будучи до приезда Сталина во взвинченном состоянии, вспылил:

- Товарищ Сталин, разрешите нам продолжать работу.

- Может, мы вам мешаем? - вклинился Берия.

- Вы знаете, - раздраженно произнес Жуков, - обстановка на фронтах критическая, командующие ждут от наркомата указаний, и потому лучше, если мы сделаем это сами - Наркомат и Генштаб».

Берия «запальчиво»:

- Указания можем дать и мы.

Жуков:

- Если сумеете - дайте.

- Если партия поручит - дадим, - сказал Берия.

- Это если поручит, - не меняя резкости тона, ответил Жуков, - а пока дело поручено нам.

Наступила пауза. Жуков подошел к Сталину:

- Извините меня за резкость, товарищ Сталин, мы, безусловно, разберемся, приедем в Кремль и доложим обстановку.

Сталин посмотрел на Тимошенко.

- Товарищ Сталин, мы обязаны сейчас в первую очередь думать, как помочь фронтам, а потом уже вас информировать, - сказал Тимошенко.

- Вы делаете грубую ошибку, отделяя себя от нас... О помощи фронтам надо думать вместе, - ответил Сталин. Затем обвел удручающим взглядом членов Политбюро и сказал:

- Действительно, пускай они сами сначала разберутся, поедемте, товарищи.

И затем вышел из кабинета.

Выходя из наркомата обороны, он в сердцах бросил: «Ленин создал наше государство, а мы его просрали»...

...Во второй половине дня 27 июня я зашел к Поскребышеву. Позвонил правительственный телефон, Поскребышев ответил:

- Товарища Сталина нет, и не знаю, когда он будет.

- Позвонить что ли на дачу? - спросил вошедший заместитель наркома обороны Лев Мехлис.

- Позвоните, - сказал Поскребышев.

Мехлис привычно набрал по вертушке номер Ближней дачи и ждал полминуты. Но никто не ответил.

- Непонятно, - сказал Поскребышев. - Может быть, выехал сюда, но тогда мне позвонили бы из охраны.

Подождали еще несколько минут. Поняв, что ждать не стоит, пошли к Молотову. В это время позвонил телефон, и Молотов кому-то ответил, что не знает, будет ли Сталин в Кремле...

На следующий день я пришел в приемную Сталина. Но Сталин не приехал. У всех было недоумение - что случилось?

На другой день я опять отправился в приемную подписывать бумаги. И Поскребышев мне сказал сразу и определенно:

- Товарища Сталина нет и едва ли будет.

- Может быть, он выехал на фронт?

- Ну что же ты меня терзаешь! Сказал: нет и не будет...

...Вечером я вновь зашел с бумагами к Поскребышеву - и вновь. Сталин не появился. У меня скопилось много бумаг, и поскольку первым заместителем был Вознесенский, я попросил его подписать. Вознесенский позвонил Молотову, потом долго слушал его и, положив трубку, сказал:

- Молотов просил обождать один день и просит членов Политбюро собраться у него через два часа. Так что пусть эти документы побудут у вас...

Вознесенский поднял трубку вертушки, ждал минуту и сказал:

- Никто на даче не отвечает. Непонятно, видно, что- то случилось с ним в такой тяжелый момент».

И опять поздно вечером Чадаев идет в приемную Сталина.

«- Хозяина нет и сегодня не будет, - сказал Поскребышев.

- И вчера его не было?..

- Да, и вчера его не было, - с некоторой иронией произнес Поскребышев...

Я предположил, что Сталин заболел, но спросить не решился.

И вот он не приехал... Ближайшее окружение было встревожено, если не сказать больше. Мы все тогда знали: проходило немного времени, чтобы тот или иной работник не был к нему приглашен. А теперь телефоны молчат, известно только одно: он на Ближней даче, но никто не решается поехать к нему. В эти дни его уединения у Молотова собрались члены Политбюро и стали решать, как быть? По сообщению обслуживающего персонала дачи, Сталин был жив, здоров. Но отключился от всех, никого не принимает, не подходит к телефонным аппаратам. Члены Политбюро единодушно решили: ехать всем» .

А теперь посмотрим, как интерпретировал Э. Радзинский этот эпизод с отсутствием И.В. Сталина в Кремле в течение трех суток, о которых пишет Я. Чадаев.

«Итак, что же произошло на самом деле? - вопрошает псевдоисследователь и отвечает на свой вопрос следующим образом: - Как мы уже говорили, любимым героем Сталина был Иван Грозный. В его личной библиотеке хранилась книга - «А.Н. Толстой. «Иван Грозный», пьеса. Москва, 1942 год».

В самый грозный год войны была напечатана эта пьеса, и в разгар поражений он ее читал. Читал внимательно - размашистым подчерком правил стиль автора, вычеркивал причитания типа «ах-ах» из речи царя. Ему хочется, чтоб любимый им грозный царь говорил, как он, так же сухо, немногословно. Особенно интересна обложка книги, видимо в задумчивости исписанная Хозяином. Много раз на ней написано слово «учитель». И еще - «выдержим».

Выдержим - вот о чем он тогда думал. Но и слово «учитель», которое он начертал на пьесе о страшном царе, не забудем...

Нет, этот железный человек не повел себя как нервная барышня. Тогда, в наркомате обороны, поняв новые настроения, он сделал выводы: со дня на день падет Минск, немецкая лавина покатится к Москве, и его жалкие холопы от страха смогут взбунтоваться. И он повел себя как царь Иван - учитель. Любимый прием Грозного - притвориться умирающим, следить, как поведут себя его злосчастные бояре, а потом восстать с одра болезни и жестоко карать, чтобы другим неповадно было. Практиковал Иван, как известно, и исчезновения из столицы, чтобы бояре поняли, как беспомощны они без царя.

И он действует, подобно учителю. Конечно, Поскребышев - его «око государево» - и глава НКВД Берия все знают и слушают, что говорят соратники без него.

Но опытный царедворец Молотов сразу понял игру - и страшится подписывать важные бумаги. Не подписывать - доказательство лояльности. Хозяин хорошо их подобрал: без него соратники - «слепые котята», как он назовет их впоследствии. Оставив «бояр» одних, он дал им почувствовать их ничтожность, понять: без него военные их сметут.

Молотов спешит устроить поход членов Политбюро на дачу. Там великий актер разыгрывает знакомый спектакль - «Игра в отставку» .

До такого абсурда мог додуматься еще всего лишь один исследователь, но выдвигает он свою версию осторожно, с большими сомнениями, не в пример Э. Радзинскому. Это американский историк русского происхождения И. Куртуков, который считает, что в какой-то момент 29-30 июня 1941 года Сталин фактически отрекся от власти и нужно лишь установить, сделал ли он это под влиянием депрессии, сгоряча, или обдуманно, чтобы испытать своих соратников, заставить их просить его о возвращении во власть, наподобие того, как Иван Грозный заставлял своих бояр идти к нему на поклон.

«Трудно сказать, было ли это искренним, импульсивным поступком или тонким ходом, рассчитанным как раз на то, что Политбюро соберется и попросит его обратно во власть, но факт явно имел место быть» .

Разговор, якобы состоявшийся у Сталина с прибывшей делегацией, Я. Чадаев приводит со слов Булганина (который сам при этом не присутствовал. - Aft.):

«Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся... землистое лицо, покрытое оспинками... он был хмур. Он сказал: «Да, нет великого Ленина... Посмотрел бы он на нас, кому судьбу страны доверил. От советских людей идет поток писем, в которых справедливо упрекают нас: неужели нельзя остановить врага, дать отпор. Наверное, среди вас есть и такие, которые не прочь переложить вину, разумеется, на меня» . (Представляю взгляд его желтых глаз и как соратники заспешили с ответом. - Ремарка Э. Радзинского).

Молотов: «Спасибо за откровенность, но заявляю: если бы кто-то попытался направить меня против тебя, я послал бы этого дурака к чертовой матери... Мы просим тебя вернуться к делам, со своей стороны мы будем активно помогать»

Сталин: «Но все-таки подумайте: могу ли я дальше оправдывать надежды, довести страну до победного конца. Может, есть более достойные кандидатуры?»

Ворошилов: «Думаю, единодушно выражу мнение: достойнее никого нет».

И, наконец, резюме Э. Радзинского: «Они усердно умоляют. Знают: кто не будет усерден - обречен. Игра закончена: теперь, когда в очередной раз они сами умолили его быть Вождем, он как бы вновь облечен ими властью.

По Журналу регистрации посетителей проверяю написанное Чадаевым... Он ошибся всего на один день. 28 июня Сталин еще принимал посетителей. Но 29 и 30 июня записей в Журнале нет.

Эврика! Вот оно открытие века! Э. Радзинский позицирует себя разоблачителем стойкой легенды, что Сталин, потрясенный гитлеровским нападением, растерялся, впал в прострацию, а затем, оставив в недоумении своих соратников в Кремле, уединился на Ближней даче, не предпринимая абсолютно никаких действий. Нет, это не так, уверяет сей мудрец:

«Я знал его биографию (уроки, полученные в Гражданской войне, когда большевики, потерявшие три четверти территории, смогли победить), и все это показалось мне очень странным.

Но прочтя чадаевские воспоминания, я смог понять поведение Сталина ».

Бедный Я. Чадаев! Знал бы он, какую недобрую шутку сыграют его мемуары по прошествии 50 лет, то вряд бы он взялся за их написание. Однако, если трезво разобраться, то мемуары Я. Чадаева здесь ни при чем. Важно, кто и с какой целью будет интерпретировать изложенные в них факты. Мало того, повторяясь, отметим, что следовало бы как можно скорее издать эти мемуары, ввести их в научный оборот, чтобы ими воспользовались не только злобные антисталинисты, но и заинтересованные в поисках истины добросовестные исследователи.

Даже из тех фрагментов мемуаров Я. Чадаева, приведенных Э. Радзинским, отнюдь не следует «открытие», якобы сделанное Э. Радзинским. Он сам ведь утверждает, что у него под рукой были не только воспоминания Я. Чадаева, но и материалы из Журнала регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина.

Так открой эти материалы и положи рядом с рукописью Я. Чадаева, и уже с первой строки приведенных фрагментов рукописи поймешь, что многое напутал автор рукописи. Начнем с первой же фразы: «Утром 27 июня члены Политбюро, как обычно, собрались у Сталина. После окончания заседания... я вышел из кабинета и увидел в окно, как Сталин, Молотов и Берия садились в машину...» Из дальнейшего повествования следует, что троица направилась в Наркомат обороны, причем по пути к ним где-то присоединился Маленков.

Открываем Журнал и убеждаемся, что утреннего заседания членов Политбюро в кабинете Сталина не было. Весьма длительное пребывание Сталина в Кремле было во второй половине дня с 16 часов 30 минут до 2 часов 40 минут ночи или уже утра 28 июня. Возможно, Я. Чадаев ошибся на сутки (как утверждает Э. Радзинский), и все, о чем он пишет в приведенном отрывке, происходило 28 июня? Ан нет! И 28 июня утреннего приема у Сталина не было. Снова был только вечерний с 19 часов 35 минут до 1 часа 50 минут ночи (уже 29 июня). В оба эти приема Сталин интенсивно работал, приняв 27 июня 30 человек и 21 человека 28 июня.

Да! Поднапутал здесь сильно уважаемый управделами Совнаркома. Остаются следующие два дня (29 и 30 июня), в течение которых Сталин, действительно отсутствовал в Кремле, и кремлевская челядь действительно могла судачить на тему: «Что с Хозяином?». Это, кстати, следует и из записок Я. Чадаева: тут и ухмыляющийся Поскребышев, и всезнающая охрана Сталина. Действительно, Сталин в Кремле не был двое суток, о чем красноречиво свидетельствует Журнал регистрации посетителей. Но это еще не повод для того, чтобы усомниться в дееспособности Сталина, тем более приписывать ему коварные замыслы по усмирению вышедших из повиновения бояр путем имитации своего ухода. Все, о чем так красочно расписал мемуарист, - события, происходившие в Наркомате обороны, - происходило как раз не 27, а 29 июня, чему есть убедительные доказательства. Так это же тоже работа Сталина!

Почему нужно считать, что если Сталин в Кремле, то он работает, а если его в кабинете нет, то он сидит небритый на Ближней даче и тщательно вычеркивает некоторые непонравившиеся ему строки в своей настольной книге «Иван Грозный», то есть в пьесе А.Н. Толстого, вышедшей в разгар тяжелейших поражений Красной Армии в... 1942 году?!

По Радзинскому получается именно так. Увидел пробел в Журнале регистрации посетителей - значит бастует Хозяин, чистит себя под Ивана Грозного! А нет бы проанализировать график работы Сталина, возможно и сложившийся стихийно, благо к тому времени, когда писатель корпел над своим убойным произведением, источников для такого анализа было пруд пруди.

Однако они (источники) ему были без надобности, ему нужно было щель найти, куда пятак свой сунуть, найти в этой злополучной декаде черных для страны дней хотя бы два, может даже один день, когда Хозяин крепко испытывал свою челядь. По принципу известной поговорки: «Не съем, так хоть понадкусываю» (это к вопросу о возможности съесть за один присест ведро яблок).

Так что же, выходит, что доверять воспоминаниям Я. Чадаева нельзя вообще? Отчего же, как мы покажем несколько позднее, он описал ситуацию с трехдневным отсутствием вождя в кремлевском кабинете весьма добросовестно, но только со своей точки зрения. Однако, поскольку он описывал не только то, что наблюдал своими глазами, но и слышал в коридорах власти своими ушами, то немудрено, что в мемуары вкрались досадные неточности, которыми так ловко воспользовался, словно цирковой жонглер, Э. Радзинский.

Но что в этих отрывках ценно, так это рефреном звучащая озабоченность автора состоянием здоровья вождя, который в течение всего описываемого периода, начиная с 22 июня и по 30 июня, выглядел больным человеком. «Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся... землистое лицо, покрытое оспинками... он был хмур», - так описывает Я. Чадаев состояние И.В. Сталина со слов Булганина, когда члены Политбюро прибыли к нему на Ближнюю дачу 30 июня.

А теперь вернемся к докладу Н.С. Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС, в котором он заявил:

«Было бы неправильным не сказать о том, что после первых тяжелых неудач и поражений на фронтах Сталин считал, что наступил конец. В одной из бесед в эти дни он заявил:

- То, что создал Ленин, все это мы безвозвратно растеряли.

После этого он долгое время фактически не руководил военными операциями и вообще не приступал к делам и вернулся к руководству только тогда, когда к нему пришли некоторые члены Политбюро и сказали, что нужно безотлагательно принимать такие-to меры для того, чтобы поправить положение дел на фронте.

Таким образом, грозная опасность, которая нависла над нашей Родиной в первый период войны, явилась во многом результатом порочных методов руководства страной и партией со стороны самого Сталина.

Но дело не только в самом моменте начала войны, который серьезно дезорганизовал нашу армию и причинил нам тяжкий урон. Уже после начала войны та нервозность и истеричность, которые проявлял Сталин при своем вмешательстве в ход военных операций, наносили нашей армии серьезный ущерб» (Н.С Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС 24-25 февраля 1956 года «О культе личности и его последствиях». «Известия ЦК КПСС», 1989, № 3).

В своих мемуарах Хрущев неоднократно обращался к этой теме, «творчески» развивая ее, ссылаясь при этом на свидетельства тех людей, которые непосредственно работали со Сталиным, поскольку сам Хрущев находился в то время на Украине. Так, ссылаясь на воспоминания Л.П. Берии, которыми тот якобы поделился с Хрущевым, он пишет:

«Берия рассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали». Буквально так и выразился.

«Я, - говорит, - отказываюсь от руководства», - и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу» .

Эта версия была подхвачена некоторыми историками на Западе, о чем, в частности, Р.А. Медведев пишет:

«Историю о том, что Сталин в первые дни войны впал в глубокую депрессию и отказался от руководства страной «на долгое время», впервые рассказал Н.С. Хрущев в феврале 1956 года в своем секретном докладе «О культе личности» на XX съезде КПСС. Этот рассказ Хрущев повторил и в своих «Воспоминаниях», которые его сын Сергей записывал в конце 60-х годов на магнитофонную ленту. Сам Хрущев в начале войны находился в Киеве, он ничего не знал о том, что происходило в Кремле, и ссылался в данном случае на рассказ Берия.

Хрущев заявлял, что Сталин не управлял страной в течение недели. После XX съезда КПСС многие из серьезных историков повторяли версию Хрущева, она повторялась почти во всех биографиях Сталина, в том числе и в вышедших на Западе.

В хорошо иллюстрированной биографии Сталина, изданной в США и Англии в 1990 году и послужившей основой для телевизионного сериала, Джонатан Люис и Филип Вайтхед, уже без ссылки на Хрущева и Берия, писали о дне 22 июня 1941 года: «Сталин был в прострации. В течение недели он редко выходил из своей виллы в Кунцево. Его имя исчезло из газет. В течение 10 дней Советский Союз не имел лидера. Только 1 июля Сталин пришел в себя» (Дж. Люис, Филип Вайтхед. «Сталин». Нью-Йорк, 1990. С. 805)» .

Итак, срок «недееспособности» Сталина от 2 дней, по Э. Радзинскому, и 3 дней, по Жухраю, «перерос» уже в неделю, а затем уже и в 10-дневный срок, то есть вплоть до 3 июля, когда он выступил по радио с обращением к народу.

Эта гнусная сплетня получила широкое хождение как среди историков Второй мировой войны, так и среди пишущих на военную тему писателей и журналистов.

Так, известный писатель Валентин Пикуль воспроизвел ее в неоконченной эпопее «Сталинград», приложил свою руку в ее распространении известный историк генерал Д. Волкогонов, который сделал вывод о том, что Сталин «ощутил растерянность и неуверенность» с первых же минут войны и что «Сталин с трудом постигал смысл слов Жукова», когда тот сообщал ему о начале военных действий.

Д. Волкогонов также утверждает, что «с 28 по 30 июня Сталин был так подавлен и потрясен, что не смог проявить себя как серьезный руководитель». То, что это не так, выше показано, а именно, он непрерывно совещался с 16 часов 30 минут 27 июня до 2 часов 35 минут 28 июня, а затем с 19 часов 35 минут 28 июня до 0 часов 50 минут 29 июня.

29 июня Сталин был занят подготовкой ряда важнейших документов, в том числе «Директивы Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей». Проект этой директивы был подготовлен А.С. Щербаковым, В.М. Молотовым и А.И. Микояном. Но после сталинской редакции Директива стала более жесткой и требовательной: «Вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз продолжается. Целью этого нападения является уничтожение советского строя, захват советских земель, порабощение народов Советского Союза, ограбление нашей страны, захват нашего хлеба, нефти, восстановление власти помещиков и капиталистов». В конце Директивы говорилось: «В навязанной нам войне с фашистской Германией решается вопрос о жизни и смерти советского государства, о том - быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение» .

Версия о недееспособности Сталина в течение первой недели (в течение 10 дней) после начала войны получила широкое распространение и практически превратилась в убеждение 3 поколений большинства советских людей (россиян). Еще бы этот, ставший уже «историческим», факт сообщил глава партии и Советского правительства (Председателем Совета Министров СССР Н.С. Хрущев станет через 2 года после доклада на XX съезде КПСС)! И ведь сам В. Пикуль, всенародно любимый писатель, так подробно расписал «маразм Сталина» в своем «Сталинграде». А генералу Д. Волкогонову поверили большинство военных.

Наконец, этот бред попал в учебные пособия по новейшей истории, и его на полном серьезе изучают уже внуки и даже правнуки тех, кто принес народам СССР и многих стран Европы освобождение от коричневой чумы под руководством И.В. Сталина.

Так, авторы учебного пособия «Курс советской истории, 1941-1991», вышедшего в 1999 году, А.К. Соколов и B.C. Тяжельников следующим образом преподносят школьникам и их учителям миф о кризисе руководства в СССР в начале Великой Отечественной войны:

«Известие о начале войны повергло в шок руководство в Кремле. Сталин, получавший отовсюду сведения о готовящемся нападении, рассматривал их как провокационные, преследующие цель втянуть СССР в военный конфликт. Не исключал он и вооруженных провокаций на границе. Ему лучше всех было известно, в какой степени страна не готова к «большой войне». Отсюда - желание всячески оттянуть ее и нежелание признать, что она все- таки разразилась. Сталинская реакция на нападение германских войск была неадекватной. Он все еще рассчитывал ограничить его рамками военной провокации. Между тем с каждым часом яснее вырисовывались огромные масштабы вторжения. Сталин впал в прострацию и удалился на подмосковную дачу. Объявить о начале войны было поручено зампредсовнаркома В.М. Молотову, который в 12 часов дня 22 июня выступил по радио с сообщением о вероломном нападении на СССР фашистской Германии. Тезис о «вероломном нападении» явно исходил от вождя. Им как бы подчеркивалось, что Советский Союз не давал повода для войны. Да и как было объявить народу, почему недавний друг и союзник нарушил все существующие соглашения и договоренности!

Тем не менее стало очевидно, что нужно предпринимать какие-то действия для отражения агрессии. Была объявлена мобилизация военнообязанных 1905-1918 гг. рождения (1919-1922 гг. уже находились в армии). Это позволило поставить дополнительно под ружье 5,3 млн. человек, которые немедленно отправлялись на фронт, зачастую сразу в самое пекло сражений. Был создан Совет по эвакуации для вывоза населения из охваченных боевыми действиями районов. 23 июня была образована Ставка Главного Командования во главе с народным комиссаром обороны маршалом С.К. Тимошенко. Сталин фактически уклонился от того, чтобы возглавить стратегическое руководство войсками. Окружение вождя повело себя более решительно. Оно выступило с инициативой создания чрезвычайного органа управления страной с неограниченными полномочиями, возглавить который было предложено Сталину. После некоторых колебаний последний вынужден был согласиться. Стало ясно, что уйти от ответственности нельзя и надо идти до конца вместе со страной и народом. 30 июня был образован Государственный Комитет Обороны (ГКО)».

Итак, миф о неадекватном поведении Сталина в первые дни войны имеет стойкую тенденцию к консервации в сознании людей в качестве непререкаемой истины, и есть все основания опасаться, что при существующих ныне подходах добросовестных исследователей к изучению его природы и их попытках опровержения этого мифа ситуация вряд ли изменится. Не стоит обольщаться оптимистическому выводу О. Рубецкого: «В последнее время, благодаря стараниям некоторых исследователей, занимавшихся этим вопросом, а также публикации Журналов записи посещений кабинета И.В. Сталина миф о том, что Сталин в первый-второй день войны «впал в прострацию и удалился на подмосковную дачу», где пребывал до начала июля, был уничтожен».

Хотя действительно, согласно материалам, удачно подобранным автором в этой статье, и его собственным аргументам, уже просто неприлично говорить о том, что Сталин самоустранился от дел с 23 июня по 2 июля, то есть на целых десять дней.

Однако аргументированно не опровергнутыми являются утверждение Жухрая, что Сталин отсутствовал в Кремле 23-25 июня по состоянию здоровья, и Я. Чадаева, что Сталин отсутствовал в своем кремлевском кабинете 3 дня в конце первой недели войны (28-30 июня).

И, наконец, практически остался без ответа сакраментальный вопрос - по какой такой веской причине Сталин отказался (или не смог) от выступления по радио с обращением к народу в первый день войны? Всякие попытки ответа на этот вопрос выглядят неубедительно, в том числе и у самого О. Рубецкого:

«Почему Сталин не выступил в первый день в 12 часов дня, предоставив это право Молотову, понятно - было еще не ясно, как развивается конфликт, насколько он широк, полномасштабная ли это война или какой- то ограниченный конфликт. Были предположения, что у немцев могут последовать какие-то заявления, ультиматумы. И самое главное, были основания считать, что советские войска сделают с агрессором то, что им вменялось в обязанность, - нанесут сокрушающий ответный удар, перенесут войну на территорию противника, и не исключено, что через несколько дней немцы запросят перемирия. Ведь именно уверенность в способности советских Вооруженных Сил справиться с внезапным нападением была одним из факторов (наряду с пониманием неполной готовности войск к большой войне и невозможности, по разным причинам, начать войну с Германией в качестве агрессора), давших Сталину основания отказаться от разработки превентивного удара по немцам в 1941 году» .

Такими аргументами можно было убеждать кого угодно и сколько угодно, но только не миллион простых людей (народ), которые ни тогда, в полдень 22 июня 1941 года, ни в течение всей войны не могли понять, почему в эти критические для страны часы любимый вождь, почти полубог, не обратился к своему народу для придания ему уверенности в победе над врагом. И после окончания Великой Отечественной войны, и десятилетия спустя все советские люди, которые выжили в этой кромешной мясорубке, вспоминают о том, какие самые сильные чувства охватили их в момент выступления В.М. Молотова. Главное из этих чувств, главный вопрос, который они задавали себе и друг другу, - «Что со Сталиным?». По всеобщему убеждению, только две причины могли стать препятствием для его выступления: смерть или тяжелая болезнь.

Но самое главное, Сталин и сам это прекрасно знал, что для простого народа никаких других аргументов просто не существовало. Следовательно, что?! Мы постараемся ответить на этот вопрос несколько позднее, но сейчас займемся обоснованием системы аргументации для этого ответа. Не ответив на этот вопрос, можно сколько угодно убеждать себя, что данный миф развеян, однако при этом возникают новые мифы, о которых было сказано выше.

Психологический шок - так коротко историки описывают состояние обычных людей в первые дни войны. И подчеркивают: главным был даже не страх, а вводящее в ступор удивление. Между тем о том, что война обязательно начнется, знали не только советские командиры, выслушавшие в мае 1941 года предельно откровенную речь Сталина. Об этом говорили на всех советских кухнях, по улицам маршировали ворошиловские стрелки и отряды юношей и девушек в противогазах, а на политзанятиях народ просвещали относительно возможного противника. Но тем не менее началось все с шока...

В канун 75-й годовщины начала Великой Отечественной войны мы говорим с доктором исторических наук, профессором Еленой Сенявской о людях этих первых страшных дней: героях и трусах, добровольцах и дезертирах.

Елена Сенявская: В воздухе действительно пахло грозой. Это чувствовали все - и народ, и власть. Хасан, Халхин-Гол, начало Второй мировой войны и связанное с ней присоединение к СССР западных областей Украины и Белоруссии, затем Бессарабии и прибалтийских государств, Зимняя война с Финляндией. Вот только что это будет за война, в конце 30-х представляли совершенно неадекватно.

И это видно по довоенным фильмам и книгам. Они оптимистичны, задорно-агрессивны, бравурно-музыкальны...

Елена Сенявская: Советская стратегическая доктрина исходила из того, что война будет вестись "малой кровью" и "на чужой территории". Под нее подстраивалась и вся пропагандистская система страны. Прозрение наступило позже. Об этом, оглядываясь назад из июля 1942 года, написал в своем фронтовом дневнике Михаил Белявский: "Вот посмотрел сейчас фильм "Моряки", и еще больше окрепло убеждение в том, что наше кино с его "Моряками", "Истребителями", "Четвертым перископом", "Если завтра война", фильмами о маневрах и литература с романами "На Востоке" и "Первым ударом"... во многом виноваты перед страной, так как вместо мобилизации демобилизовывали своим "шапкозакидательством"... Большой долг и большая ошибка".

Кстати, и "враг" в этих фильмах какой-то не конкретный, а абстрактный "вражина", "соловей-разбойник"...

Елена Сенявская: Еще один "прокол" нашей пропаганды. В значительной степени он объясняется "большой игрой", которую вели лидеры всех крупных держав, включая "западные демократии", накануне Второй мировой войны. Дипломатическое сближение СССР с Германией, направленное в первую очередь на то, чтобы оттянуть начало войны на как можно более длительный срок, неизбежно влияло на публичную политику и пропаганду, в том числе и внутри страны. Если до середины 1939 года средства массовой информации, несмотря на все недостатки, вели последовательную воспитательную работу в духе ненависти к фашизму и его идеологии, то уже в конце сентября ситуация резко изменилась. После заключения 23 августа 1939 года Пакта о ненападении и 28 сентября Договора о дружбе и границе с Германией отказались от публичной антифашистской пропаганды в СМИ, а произведения искусства, в которых имелись антифашистские мотивы, были "отсеяны" и исполнять их более не разрешалось.

Какие, к примеру, запретили?

Елена Сенявская : В Москве был прекращен не только показ антинацистских фильмов "Профессор Мамлок" по пьесе Фридриха Вольфа и "Семья Оппенгейм" по роману Лиона Фейхтвангера, но и исторического фильма "Александр Невский", а в Театре им. Вахтангова спектакля по пьесе Алексея Толстого "Путь к победе" о германской интервенции в годы Гражданской войны.

Москвич Юрий Лабас вспоминал: с зимы 40-го года пошли разговоры, что Гитлер непременно нападет на Советский Союз. Но в "Окнах ТАСС" были выставлены плакаты с совсем иным содержанием. На одном из них изображался воздушный бой: наши самолетики красные, а вражеские - из них половина уже сбита и горит - черные, с белыми кругами на крыльях (белый круг - английский опознавательный знак).

За неделю до начала войны в газетах "Правда" и "Известия" было опубликовано сообщение ТАСС с опровержением "слухов" о близости войны между СССР и Германией. "По данным СССР, - говорилось в сообщении, - Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы..."

Очередной ход в "большой игре"?

Елена Сенявская: Это заявление впоследствии объяснялось обычным "дипломатическим зондажом". Но и оно волей-неволей ввело в заблуждение и успокоило миллионы советских людей, привыкших верить тому, что "пишут в газетах".

Впрочем, несмотря на успокаивающие интонации высших официальных инстанций, атмосфера последних мирных дней была буквально пронизана предчувствием войны и слухами. К примеру, работавший на философском факультете ИФЛИ будущий академик Георгий Александров в середине мая откровенно рассказывал студентам о выступлении Сталина 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий, на котором вождь народов прямо сказал, что скоро им предстоит драться... Выступление Сталина было довольно длинным, до часа. А в печать просочилась только строчка...

Никто, конечно, не строил иллюзий по поводу договоров с Германией. Так, 11 июня заместитель политрука Владимир Абызов писал матери: "...Что в отношении международной обстановки, то это да. Она в настоящий момент напряжена до крайностей. И не случайно... А сосед наш ненадежный, несмотря на то, что мы с ним и имеем договора..."

И тем не менее известна запись в служебном дневнике начальника немецкого генерального штаба генерал-полковника Гальдера: "...О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох в казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом; передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать..." Он блефовал?

Елена Сенявская: Отчасти. Полной неожиданности все-таки не было. Будущий академик Владимир Виноградов, встретивший войну в городе Ровно, вспоминал: "За три дня до 22 июня пришел приказ на ночь завешивать окна одеялами и спать в обмундировании. Разрешалось снимать сапоги и ремень. Личному составу выдали боеприпасы, противогазы и известные всем медальоны. Командный состав перевели на казарменное положение. Вечером 21 июня командир полка подполковник Макертичев созвал всех командиров и политработников и еще раз подчеркнул, чтобы никто не отлучался из части, с границы поступают самые тревожные сообщения, все может случиться".

Уже в первые дни войны были совершены подвиги, потрясшие человечество. Хрестоматийные: оборона Брестской крепости, шестнадцать воздушных таранов, совершенных советскими летчиками, первые "матросовцы", бросившиеся на вражескую амбразуру на два года раньше Александра Матросова. Бомбардировки Берлина в августе 1941 года балтийскими летчиками с острова Эзель (Сааремаа)... И менее известные. Например, такой эпизод. После жестокого боя в западноукраинский городок Сокаль ворвались фашисты... Танк приближался к разрушенному зданию пограничной комендатуры, в подвале которого были укрыты женщины и дети. И вот навстречу бронированному чудовищу вышел объятый пламенем человек. Сорвав с себя смоченный бензином халат, кинул его на решетку моторного люка, а сам пылающим факелом бросился под танк. Это произошло в первый день войны, около девяти часов утра 22 июня... Только два десятилетия спустя удалось установить имя героя. Им оказался старший военфельдшер 4-й комендатуры 90-го Владимир-Волынского пограничного отряда Владимир Карпенчук.

Но не всем удалось справиться с почти животным страхом, о котором многие вспоминали, перед наступающей гитлеровской армией...

Елена Сенявская: В военных мемуарах встречаются очень яркие описания этих ощущений. "Втиснешься в окоп и чувствуешь, как вздрагивает земля и качает тебя, как ребенка в люльке", - писал участник первых боев ленинградец Виктор Сергеев. Первые письма с фронта поражают солдатской прямотой: "...Папа и мама, вы знаете, что германец напал на Советский Союз 22 июня 1941 года и я нахожусь уже в бою с 22 июня: с 5 часов ночи, - писал домой 20 июля 1941 года красноармеец Егор Злобин. - ... Папа и мама, повидал я страху. Как с первых дней германец начал нас лупить, не найдем места. Мы попали в окружение его. Он нас и потрепал. От полка осталось человек 50, а то побило или в плен забрали. Ну, я насилу из жадных лап его выскочил и сбежал. Нас прикрепили к другому полку, и мы стали отступать на Каунас. Прошли 100 километров, 23 июня подходим к Каунасу. Как нас там встретили самолеты, пушки, пулеметы германские, как начали по нам лупить - не знаем, куда деваться... Ну, в общем, удирали без штанов... А он за нами гонится, и все отступаем и отступаем, он нас бьет и бьет... Голодные, босые, ноги все потерли".

Больной вопрос о дезертирах. Послушаешь некоторых историков, сдавались в плен в первые месяцы войны чуть ли не дивизиями...

Елена Сенявская: Не все были героями. Это так. Растерянность, неразбериха, потеря управления частями, отчаяние, малодушие - тоже характерные приметы трагического начала войны.

Но ведь это не отрицает невероятный патриотизм, поднявший всю страну...

Елена Сенявская: Разумеется, не отрицает. Посудите сами, в Ленинграде уже 22 июня, как только стало известно о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз, в военные комиссариаты пришли, не дожидаясь повесток, около 100 тысяч человек. А ведь согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР мобилизация должна была начаться только в полночь, и горвоенкомату пришлось обратиться в горком партии и исполком Ленсовета за разрешением начать ее досрочно.

Описание первого дня войны встречается во многих дневниках военных лет. Вот каким увидела этот день московская студентка Ирина Филимонова: "На улицах, в трамваях - встревоженные, но не растерянные лица людей. На истфаке (МГУ) полно народу, несмотря на воскресенье... Многие парни уже отправились на призывные пункты. Мы с подругой решили пойти на курсы медсестер, а затем - на фронт. Потом состоялся митинг. В Коммунистической аудитории негде было яблоку упасть. Выступали кратко, страстно. Студенты клялись сделать все, чтобы вместе со всем народом преградить путь проклятому фашизму. В конце митинга все встали и запели "Интернационал".

4 июля Государственный комитет обороны принял специальное постановление "О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения". И только в течение первых четырех дней в приемные комиссии райвоенкоматов и в партийные органы поступило 168 470 заявлений с просьбой зачислить в ополчение... В короткий срок столица сформировала и направила на фронт 12 дивизий народного ополчения, в которых насчитывалось около 120 тысяч человек. Около 50 тыс. москвичей вступили в истребительные, коммунистические и рабочие батальоны, ушли в партизаны...

По-моему, в первые дни войны родилась песня, от которой и сейчас мурашки по коже...

Елена Сенявская: Да, 24 июня 1941 года знаменитый актер Малого театра Александр Остужев прочитал по радио стихи Василия Лебедева-Кумача, начинавшиеся тревожно-призывным набатом "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!". В тот же день стихотворение опубликовали газеты "Известия" и "Красная звезда". А вскоре родилась песня. Художественный руководитель Краснознаменного ансамбля красноармейской песни и пляски Александр Александров, прочитав утром в газете стихи, уже к вечеру сочинил к ним музыку. Ночью вызвали артистов ансамбля и тут же, в репетиционной комнате, написав ноты на доске, выучили ее. Сын композитора Борис Александров вспоминал, что музыка была настолько созвучна стихам, а стихи - происходящему вокруг, что певцы и музыканты иногда от спазмов, сжимающих горло, не могли петь и играть... Утром следующего дня ее исполняли на Белорусском вокзале. Песня стала гимном Великой Отечественной войны.

Хроника первых минут войны

• 22 июня. В 4 часа 00 минут 22 июня 1941 года начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал И.Д. Елисеев приказал открыть огонь по немецким самолетам, которые вторглись далеко в воздушное пространство СССР: это был самый первый боевой приказ дать отпор напавшим на СССР нацистам в Великой Отечественной войне.
• В 4 часа 10 минут УНКГБ по Львовской области передало по телефону в НКГБ УССР сообщение о переходе на советскую территорию в районе г. Сокаль ефрейтора вермахта Альфреда Лискова. На допросе в штабе пограничного отряда он заявил, что наступление германских войск начнется на рассвете 22 июня.
• 22 июня в 4 часа 30 минут немецкие войска перешли в наступление. Началась Великая Отечественная война.
• В 5 часов 25 минут Д.Г. Павлов направил командующим 3, 10 и 4-й армиями директиву: "Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю: поднять войска и действовать по-боевому".
• В 5 часов 30 минут министерство иностранных дел Германии направило народному комиссару иностранных дел СССР Ноту от 21 июня 1941 года, в которой заявило, что советское правительство, сосредоточив в готовности к нападению свои вооруженные силы на германской границе, "предало и нарушило договоры и соглашения с Германией".